Характер Башира Искандаровича был мягкий, но к себе и подчиненным – требователен, а когда нужно, и принципиален. Во время известной дискуссии о судьбах советской вычислительной техники отстаивал ориентацию на отечественную технику, а не на копирование зарубежной. К сожалению, было принято решение которое привело к отставанию нашей компьютерной промышленности. И «тихий» Рамеев написал письмо, где решительно осудил ошибочное решение. Министр отстранил его от руководства лабораторией, и полтора года Рамеев сидел дома (слава Богу, зарплату платили)…
В Комитете по науке решили организовать Главное управление по вычислительной технике. Нашелся умный человек, узнал об опальном ученом и назначил заместителем начальника управления (котировался Башир Искандарович в начальники, но помешала его «беспартийность»), и стал Рамеев в Комитете главным по вычислительной технике.
Любил мастерить, был у него набор уникальных инструментов и даже станок. По дому все делал сам.
А когда подвело здоровье и перешел на пенсию, дома не расставался с персональным компьютером. После первого инсульта педантично выполнял все упражнения, и лишь пальцы правой руки не работали полностью. Восстановил свою подпись… на компьютере!
Был Башир Искандарович убежденным интернационалистом но всегда помнил свои национальные праздники.
Чай пил только крепкий и из пиалы, постепенно подливая в пиалу – чтобы чай не остывал.
Вспомнили как-то, что у Рамеева нет ученой степени. Собрался Совет ВЦ Академии наук (все авторитеты там были), и хотя не было у «диссертанта» как кандидатской степени, так и диплома о высшем образовании – единогласно была присуждена степень доктора. А впоследствии получил Рамеев и диплом «Заслуженного изобретателя России».
В Политехническом музее в Москве есть стенд, посвященный Рамееву. Так что музей не только у деда!
Таким, конечно, надо родиться…
Как писал поэт, друзья познаются бедой. Тяжело заболела дочь и мы с женой Гаянэ Давидовной были в отчаянии. И тут впервые услышал я о Бадаляне. «Как, вы не знаете, кто такой Бадалян? – недоумевали друзья. – Обязательно посоветуйтесь с ним».
Подкараулил я Левона Оганесовича на лестнице в Мединституте (после лекции). Увы – он не пожелал обсуждать уже объявленное заключение врачей. Но вот удача – приехал из Еревана мой аспирант Петрос Кялян. «Да мы с Левоном в одной школе учились, он только классом старше»…
И вот мы с Петей у Бадалянов дома – Левой Оганесович Петросу отказать не мог. Врач Бадалян понял все с полуслова. Решение было мгновенным – операцию отменил и спокойно все обосновал. Мы подружились, хотя встречались не очень часто. Общительному Бадаляну мало подходил замкнутый собеседник, да еще со склонностью к пуританству.
К жизни Левой относился эпически. Как-то сам врач стал пациентом и попал в клинику. Навестил я его – лечение было нелегким, но Бадалян рассказывал о болезни с удивительным бесстрастием, как будто был болен кто-то другой… Так мог действовать настоящий исследователь. Вообще я никогда не слышал от Левона Оганесовича каких-либо жалоб.
К друзьям Бадалян относился трогательно. Когда узнавал, что они нуждаются в его совете или помощи – действовал спокойно и быстро. Посещал больных друзей и дома, и в больнице…
Однажды я обратил внимание Бадаляна, что после его диагноза сразу становится как-то легче, спокойнее. Он засмеялся: «Да, врач не только должен лечить, он должен быть еще и священником».
Любил он поэзию, и любимых поэтов декламировал, получая явное удовольствие. И часто цитировал Булата Окуджаву: «Давайте говорить друг другу комплименты»… Да, Бадалян был человеком проницательным, но избегал говорить окружающим что-либо неприятное.
Юмора – хоть отбавляй. Как-то возил меня в своей «Волге» – ехал очень медленно (водитель был неопытный) и подшучивал: «Я иначе не могу!»
Последний раз говорили по телефону осенью 1993 г. Пожаловался я – давление повышается, сплю плохо. Ответ был краток: принимать адельфан не тогда, когда давление высокое – предупреждать повышение давления легче, чем снижать. Снотворное принимать обязательно – спать надо! Все стало ясно… Исполнять предписания такого медика необходимо, и кризис миновал.
Этого удивительного, жизнерадостного, энергичного человека теперь нет, но принять это трудно.
Брат погиб 17 сентября 1941 года в деревне Петрославянке. Он был в истребительном батальоне. Когда отделение после рейда возвращалось в Ленинград, бойцы остановились в одной избе на отдых. Послышался свист авиабомбы: «Ложись!» Все легли, а брат, по-видимому, заснул и продолжал сидеть на скамье, прислонившись к стене. Бомба взорвалась на улице, осколок пробил стену и смертельно ранил брата в голову… Его и похоронили в воронке, образовавшейся от взрыва этой бомбы. Узнали родные об этом от нашего двоюродного брата Е.С. Ботвинника. Он был директором деревоперерабатывающего завода под Ленинградом и часто ездил в город по шоссе, которое охранял этот истребительный батальон. Бойцы и рассказали ему о гибели брата.
С юных лет Ися (так в семье звали брата) увлекался техникой. Проводил автономную телефонную связь на квартиру к приятелю – во дворе дома № 88 по Невскому проспекту, что возмущало нашего управдома. В школе по физике и математике учился хорошо, но отставал по гуманитарным предметам. Поэтому специальная комиссия, которая после школы направляла ребят на продолжение образования (в 1925 году вступительные экзамены в высшую школу еще не были восстановлены), дала ему путевку в электротехникум. Но этот техникум был «почти» институтом: обучение четыре года, принимали лиц с законченным средним образованием.
Во время учения в техникуме брат проходил и производственную практику в Лентрамвае. Он работал вагоновожатым одно лето на загородной линии на Стрельну.
По окончании техникума его направили на работу в Лентрамвай.
Здесь его технические способности нашли свое применение. Он спроектировал весьма сложный светофор на углу Невского и Садовой. Тогда еще ходил трамвай по Невскому и делал левый поворот на Садовую (когда шел от Московского вокзала). Для автотранспорта были возможны любые повороты. Светофор должен был разрешать и запрещать движение с любого направления прямо, налево и направо. Кажется, светофор этот работал около года. Теперь таких светофоров нет; предпочитают ограничить число изменений направления движения.
