Интервьюер из этого популярнейшего иллюстрированного журнала, выпив чая, очень заинтересовался некрасовским довоенным рисунком в черных тонах – стилизованный, стройный эфеб в пальто с поднятым воротником, очень похожий лицом на студента Вику Некрасова, подкрадывался к старухе-ростовщице. Дотошно выспрашивал у писателя о его психологических струнках. В.П. как мог растолковал, что лицо старушечьего убийцы он рисовал со своего, потому что играл когда-то в любительском театре Раскольникова. Но сам, пошутил он, убивать старух пока не собирается. Журналист выслушал и написал о Некрасове большую статью в «Пари матч», жутковато озаглавленную «Раскольников – это я!». Рассказав, между прочим, что известный русский писатель успешно подавляет в себе импульсы к убийству старых женщин.
Кроме корреспондентов и киношников на улице Лабрюйер побывало в те годы множество достойных и замечательных людей.
Приходили на чай Галя Евтушенко и Саша Межиров, выпущенные властью на недельку во Францию.
Нанёс ответный визит Андрей Седых, забрал у Некрасова подчистую все статьи, чтоб напечатать в «Новом русском слове». Был словоохотлив и с удовольствием пил бордоские вина.
Главный редактор журнала «Время и мы» Виктор Перельман вначале помалкивал, хотя и слыл известным остроумцем. Надписал книгу «в знак глубокой дружбы». Освоившись, засыпал историями о «Литературке», где он работал.
– Хороший парень! – сказал потом Некрасов. – Не болтун и не зануда.
В 1981 году Перельман напечатает в своем журнале некрасовскую «Из дальних странствий возвратясь», к которой Максимов отнесётся вяло и будет тянуть с публикацией в «Континенте».
Кстати, Виктор Перельман предварил эти заметки маленькой вставкой «Виктору Некрасову – 70 лет». И парой слов от себя: «…но вот я сейчас подумал: “А ведь он и впрямь один из самых удивительных людей, которых я встречал. Пройдя через окопы Сталинграда, осыпанный почестями, он, в конце концов, всё отдал за то, чтобы остаться честным, остаться самим собой”…»
Журнальные странички «Из дальних странствий возвратясь» были тогда переплетены, получилась милая штучка, как бы альбомчик. Вика вклеил вырезки, открытки, рисуночки, фотографии – вперемежку.
Из континентского «Взгляда и нечто» он тоже соорудил некий альбом. С удачными испанскими фотографиями с комментариями. Вклеил и шарж на Гену Шпаликова, и фотографии друзей, и Буковского, Шукшина, Сахарова.
Тогда же был смастерён и альбомчик «По обе стороны стены», с текстом из «Континента». И тоже – фотографии, вырезки, шаржи… Получалась как бы трилогия. В редчайшие веки раз наткнувшись на эти поделки, я вспоминаю Вику и улыбаюсь…
Так вот, снова 1976 год.
Первая встреча с Анатолием Гладилиным. Чаепитие, фотографии, расспросы о Москве. Кто тогда подумал бы, сколько потом добра сделает Толя для Виктора Платоновича!..
Неожиданно приехал и робко общался с В.П. его хороший киевский друг-приятель, скульптор Валентин Селибер. Кстати, именно он – автор мемориальной доски на доме Некрасова в киевском Пассаже, на ней Вика увековечен с сигаретой, которую держит своим фирменным особым перстосложением – указательным и большим пальцами правой руки, образовывающими кольцо. Я их возил и на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, и по Парижу катал, и заглянули в деловой квартал Парижа Дефанс – любоваться «хмарочесами» – поэтическим украинским синонимом невзрачного словечка «небоскрёб». Валя в Париже говорил исключительно на нейтральные темы, об архитектуре и живописи. Некрасов втихаря удивлялся такой осторожности…
Заходил, наезжая из Штатов, и Эмма Коржавин, пил чай, ронял на пол булку, громко читал стихи и прихвастывал молодой женой.
Сима Маркиш стихи не читал, но был тоже с женой, тоже молодой, даже венгеркой. Был пару раз и его брат Давид, здоровяк, балагур и свой парень, этакий, как говорят, еврей-будённовец.
Тогда же Вика познакомился с Наташей Столяровой, представленной нам как бывший секретарь Ильи Эренбурга. Отсидевшая в лагерях какой-то сумасшедший срок, расторопная и неунывающая Наташа станет одним из наиболее ценимых друзей.
Частенько приглашался к чаю бодро выглядевший, но считавшийся нами стариком Кирилл Померанцев, журналист «Русской мысли» и поэт. Сидел, зачарованный шумными, незнакомыми людьми, смеялся новым для него шуткам, иногда говорил о поэзии любимого им Галича. Но в основном просто пил чай и слушал. Никогда не ругался матом, что было нам в диковинку – поэт и такой себе на уме!
Поэта поджидало необратимое потрясение.
Начну по порядку. Стол был уже накрыт, но котлеты ещё только жарились – густой их запах проник, наверное, даже в соседнее метро. Ждали поэтессу Беллу Ахмадулину с мужем Борисом Мессерером.
Мы с Милой испытывали некое стеснение в груди – звёзды такого калибра не каждый день встречаются.
Поэт Померанцев принёс громадную бутылку ликёра. Он был нарядно одет и потрясён. Вчера он видел Беллу в другом доме, и она покорила нашего старика до слёз.
– Какой поэт и какая женщина! – застенчиво говорил Померанцев. – Богиня, не лишне будет сказать!
Гость понизил голос и сообщил, что он ещё никогда не видал, чтобы плохо застёгивающийся пиджак дама надевала прямо на голое тело!
– Представляете, Виктор Платонович, пиджак, и всё! – вдохновлялся поэт. – А под ним обнаженная грудь! Поразительно!
Что поделаешь, в меру сочувствовал В.П., нынешние поэтические нравы явно оставляют желать лучшего.
Белла пришла в том же самом тёмно-сиреневом бархатном пиджаке, так ужалившем накануне воображение старого поэта. Она была очень красива, прав был Померанцев, но малоулыбчива. Муж её, Боря Мессерер, выглядя простецки, тонко шутил и был изысканно галантен с Милой.
Ели котлеты, запивая ликёром.
Белле хотелось, по-видимому, выпить, она наливала себе сама, но Борис отодвигал рюмку, мол, не торопись. Чтобы отвлечь мужа от своей рюмки, Белла рассказала забавную историю с обезьянкой, сидевшей у кого-то в доме на шкафу и наблюдавшей, как пили.
– А потом обезьянка прыг на стол, схватила рюмку и вот так вот, хоп! И выпила! – И Белла показала как, хлопнув свою рюмку.
Улыбаясь, Вика поддержал тему:
– А вот Твардовский, крестьянский сын, не жаловал в доме ни кошек, ни собак. И тем более обезьян. «Скотина должна быть в стойле!» – назидательно говорил он нам.
– Да? В его устах эта сентенция звучит занятно! – учтиво удивилась Белла и налила себе ещё.
– Известно, что тот, кто питает отвращение к детям и животным, не может быть совсем плохим человеком, – успел ввернуть любимую шутку Некрасов.
Все развеселились. Один лишь старик Померанцев не переставал влюблённо стесняться и вёл себя до обидного неприметно.
