В это время за ней ухаживал ещё один работник ФЗО, политрук Сурженко. Он напоминал Ане Васю Кочукова: невысокий, коренастый, русоволосый, открытое лицо, короткий, чуть вздёрнутый нос. Симпатичный, но не красавец — Василий был интереснее. Однако держался Сурженко с большим достоинством, гордо. Бывало, прогуливались они, в кино ходили. Но уже маячил постоянно рядом Поляков, и Аня ловила себя на том, что скучает, если долго не видит, думает о нём, ищет взглядом.
А потом Сурженко срочно уехал. Все знали, что послали его, как фронтовика и коммуниста, на Западную Украину, где шла настоящая война с бандами бандеровцев. Уже после его отъезда кто-то из воспитателей-мужчин сказал Ане: «Из-за твоего маникюра Сурженко на тебе жениться не хотел». А дело было вот в чём: был политрук парнем деревенским и собирался, женившись, вернуться жить в деревню, обзавестись хозяйством. Но Аня явно на роль такой жены не подходила: у неё были длинные, ухоженные и накрашенные ногти. Разве с такими ногтями за скотиной и огородом ходить будешь?.. Аня, услышав такое, посмеялась: она и Сурженко-то не воспринимала как жениха, а уж в деревню и подавно бы не поехала!
Николай ненавязчиво, но упорно старался быть рядом с Аней. Если не домой к ней приходил, то находил на работе. Все в ФЗО уже видели, что Поляков «ходит» за Волковой, а та его «гонит». И Ане то мастер, то воспитатель, то ещё кто-нибудь стали говорить о Николае хорошие слова. Было известно, что он выпивает: ребята из его группы, уезжая на воскресенье или праздники домой, в сёла, привозили оттуда самогон, угощали. Он не отказывался, но вот выпившим его на работе никогда не видели. И коллеги Ане говорили: «Поляков совсем бросит пить, если его взять в крепкие руки». Намекая, что такие руки — у неё…
Вода камень точит. Аня всё чаще стала думать: «А почему бы и нет? Я к нему уже привыкла, он мне нравится. В самом деле, хороший человек. А мне ведь уже тридцать лет, пора создавать семью…»
Летом школу фабрично-заводского обучения расформировали: на её основе осенью должно было заработать ремесленное училище. Учеников уже не было, но педагогический состав ещё ожидал — кого куда распределят. А пока всех послали работать в подшефный заводской колхоз, на зерно: сушить, веять, собирать в мешки, вывозить. Там, в колхозе, Аня уже не избегала Николая. Каждый вечер, после работы, они гуляли: ходили по окраине посёлка, вдоль поля. Однажды, проходя мимо стога сена, спугнули ненароком парочку — своих же воспитательницу и баяниста. Аня посчитала, что те тоже просто гуляют, присели отдохнуть. Но Николай сказал:
— Да между ними давно уже всё есть! Это только ты не позволяешь мне даже поцеловать себя.
Там, в колхозе, Николай надорвался, тягая мешки с зерном — работал-то он всегда на совесть. По возвращении в город болел, не выходил на работу. Аня и ещё две воспитательницы пошли его проведать. В доме их встретили две женщины, те самые, что подходили к Ане на огороде — мачеха и её племянница Шура. Встретили холодно, неприветливо, потому они долго не задержались.
В то время Аня уже жила одна в своей комнате: соседки разъехались на новые места и новые работы. Вечерами она читала, но часто, прикрыв книгу, думала о Полякове. Его слова в колхозе: «Только ты не позволяешь мне даже поцеловать себя…» — волновали, навевали воспоминания. И Вася Кочуков, и Володя Жага говорили ей нечто подобное… И как они, Николай тоже сдержан, застенчив, боится обидеть её… Когда через три дня, Николай, уже выздоровевший, пришёл к ней, Аня впервые позволила ему остаться.
Так началась их общая жизнь. Но ещё некоторое время Аня не решалась выйти за Полякова замуж. Тогда Николай сказал ей:
— Я не хочу, чтоб мы были просто сожителями. Если не станешь моей женой, пойду в военкомат и добровольно поеду в Западную Украину, с бандеровцами сражаться. Меня уже звали, я ведь боевой офицер, коммунист, одинокий. И пусть меня там убьют, как Сурженко!
Все уже знали, что политрук Сурженко погиб.
Жалко стало Ане Николая. Да и себя тоже. «Что ж, — подумала, — раз уж так случилось и мы вместе, видно, так тому и быть».
И Николай окончательно перебрался жить в её комнату, принеся с собой всё своё имущество: шинель, гимнастёрку и пару трусов.
О большой семье Поляковых Аня кое-что уже знала. За годы, в которые она сама уже называлась Анна Полякова, — узнала больше. Так же, как и о жизни самого Николая, о его военных годах.
Отец Николая — Никита Дмитриевич Поляков, — был корабел, работал на Черноморском судостроительном заводе в городе Николаеве. Все его дети — Павел, Василий, Надежда и младший Николка родились там же, в Николаеве. Когда младшему сынишке было всего четыре года, жена умерла. Носила она красивое и теперь уже позабытое имя Гликерия…
Через год Никита Дмитриевич привёл в дом вторую жену. Была она молодая, красивая, бездетная. Но оказалась недоброй. Старшие дети могли за себя постоять, Павел вообще жил отдельно со своей семьёй. А маленький Коля — робкий, болезненный и безответный. Она стала его поколачивать. Отец об этом некоторое время не знал. Но однажды увидел, как женщина дала оплеуху мальчику, как тот сжался перепугано. Понял — это не первый раз, и тут же, в этот же день, выгнал жену из дома. Очень он любил и жалел младшего своего сынка.
Через время он вновь женился. У этой его жены, Марии, были свои двое сыновей — Павел и Илья. Илья — ровесник Николая, но очень шустёр. Стал обижать сводного братца. И опять, когда отец увидел это, наказал Илюшку, пригрозил: «Ещё раз тронешь Николку — побью!»
…Много лет спустя Аня однажды спросила жену Ильи, Марию Сидорову (они — Поляковы и Сидоровы, — не часто, но общались, ходили друг к другу в гости):
— Отчего это Илья такой мастеровой, всё умеет делать руками, а Николай — только что гвоздь забить? Ведь в одной семье росли?
Та ответила:
— Он ведь у отца любимчиком был, ничего его делать не заставляли. А Илью гоняли. А Николка всё книжки читал…
Кстати, о книжках. Младший брат Николая Леонтий, рождённый уже от второго брака, вспоминал как-то их детские годы:
— Мы, пацаны нашего двора, прозвали Кольку «Сталиным». Потому что он всё время ходил с книгами. Как ни идёт он через двор, где мы бегаем, — то или в библиотеку, или из библиотеки. Мы ещё сопляки, а ему уже 16 лет, взрослый парень. Вот нам и казалось, что такой умный, читающий так много книг может быть похожим только на Сталина. Так и говорили: «Вон опять «Сталин» пошёл!» Но Николай сам об этом прозвище даже и не знал.
Эти воспоминания Леонтия относились уже к жизни в Харькове. В тридцатые годы здесь развернулась большая стройка, по радио, в газетах постоянно звучало «Тракторострой». Специалистов из разных городов, предприятий направляли на ХТЗ. Никита Дмитриевич тоже был мобилизован. Он ведь считался отличным наладчиком тяжёлых прессов кузнечного цеха. А на Харьковском тракторном уже стояли механический корпус, чугунолитейный и кузнечный. Несколько месяцев Поляков проходил стажировку на тракторном заводе в Сталинграде, потом приехал в Харьков.
