А Николай воевал зиму 39–40-го годов на Финской. И хорошо запомнил как именно там они, советские бойцы, впервые столкнулись с европейской, хорошо обученной армией, с автоматическим оружием, с миномётами. Казалось, неприступной крепостью стояла на их пути линия Маннергейма. В каждом её доте — до 100 солдат, 14 орудий, 40 пулемётных точек. Никакое орудие не пробивало двухметровую бетонную стену…
После Финской, сразу с фронта, Николай сначала поехал в Одессу, к брату Павлу — в свой небольшой отпуск. Там, когда они с братом выпили наедине, Павел вдруг стал рассказывать странные вещи. Говорил с надрывом, видно было, что это мучает его, что сердце его болит… Оказывается, он недавно ездил в составе специальной комиссии с инспекцией по северным лагерям, где сидели политические заключённые.
— Коля, я видел там ямы, заваленные трупами! Чуть снежком припорошённые… Но ведь это же люди, это же люди были! Враги народа, пусть! Но люди… А с ними хуже, чем со скотом…
Упал головой на руки, заплакал навзрыд. Николай онемел. Не верить брату он не мог. Но как поверить? Ведь у них — страна Советов, такие вожди, войну вот только что выиграли… Он вспомнил: отец рассказывал, что Пашка, когда в пятнадцать лет в чекистах служил, не смог расстрелять пойманных бандитов. Вышел утром в тюремный двор с расстрельной командой, а там — несколько человек у стенки, в исподнем… Все пистолеты подняли, он тоже попытался, да вдруг в глазах потемнело, упал без памяти. Был бы взрослый — за такую слабость и самого могли расстрелять. А пацана пожалели…
22 июня 1941 года воинский эшелон, в котором ехал лейтенант Поляков, направлялся к границе Пруссии. Бойцы ещё не знали, что началась война. Но навстречу им, из Каунаса, уже катил поезд — обгорелые, продырявленные пулями вагоны, раненные и убитые люди, — уже нёс тяжкую весть. А вечером, когда эшелон стал на станции города Шауляя, Николай и его товарищи впервые видели воздушный бой. Немецкие самолёты, прилетевшие бомбить станцию, встретили наши истребители — достойно встретили…
Николай Поляков любил рассказывать о фронтовых годах. Наверное, как и многие фронтовики. Столько испытаний, столько событий, и всё припало на их молодость! «Сороковые-роковые… А мы такие молодые…» Но, конечно, он рассказывал не о буднях, а самые яркие случаи, далеко не всегда ура-патриотичные.
…В военную распутицу, в спешке отступления, шла по раскисшей дороге колона танков. Сзади неё ехали машины со штабным начальством. И вдруг с одним танком случилась какая-то неисправность, он стал, перекрыв дорогу всей колоне. Объехать — невозможно, а танк не может двинуться! Из штабной машины выскочил генерал, пробрался по грязи к неисправному танку — злой, в заляпанной шинели и грязных сапогах, с тонкой тростью в руке. Командир танка, майор, выпрыгнул из люка, вытянулся в струнку перед ним, начал объяснять. Но тот, с перекошенным лицом, не слушая, закричал: «Сию минуту освободить дорогу! Под трибунал пойдёшь!». Майор тоже повысил голос: «Да не могу я…» И не договорил: генерал хлестанул танкиста тростью по лицу.
Всё это Николай видел сам: их орудия везли в той же колоне. Он видел, как побелело лицо танкиста, как генерал, не оглядываясь, пошёл по грязи назад, к машине. Как танкист прыгнул в люк, и сразу же, медленно и страшно, стал разворачиваться ствол танка в сторону генеральской машине. Один прицельный залп разнёс её в пыль, а следом раздался выстрел — танкист пустил себе пулю в висок…
В конце 41-го Николай узнал о гибели брата Павла… Перед самой войной, когда была образована Молдавская республика, Павел Поляков был назначен начальником штаба артиллерии Дунайской военной флотилии… Месяц держала оборону против фашистов флотилия на Дунае. А потом поступил приказ: затопить корабли — и чтобы врагу не достались, и чтобы перекрыть вход в Чёрное море. Как далось выполнение этого приказа Павлу, Николай мог только догадываться. А сам капитан второго ранга Поляков получил направление в Тихоокеанский флот. Однако отказался: по его пониманию, там было затишье, а здесь, на родном ему Чёрном море — самое пекло. И он остался в этом пекле, стал командиром боевого катера. Во время морского сражения за Керчь на катере кончились снаряды. И командир — Павел Поляков, — направил свой катерок на таран вражеского судна…
С начала войны Николай был командиром взвода противотанковых пушек, с апреля 42-го — командиром огневого взвода. В его распоряжении было два артиллерийских орудия, четырнадцать солдат. Шли они вместе с пехотой по самым передовым позициям, вели бои в основном на открытой местности против танков.
Тяжёлые бои были при форсировании Днестра. Дивизия, в которой он воевал, в одном из узких мест реки вызвала огонь на себя, создавая видимость главного направления удара. На них фашисты и сосредоточили всю свою огневую силу. Взвод Николая вёл огонь прямой наводкой — до врага было метров сто двадцать… А в это время под городом Овидиополем, у Днестровского лимана, армия реку форсировала…
В августе 43-го пришла весть об освобождении Харькова. Друзья поздравляли Полякова, знали, что в оккупированном городе оставались его родные. Да, в самом деле, там оставался отец, Никита Дмитриевич, которому было уже семьдесят лет, и два младших брата Николая, совсем ещё мальчики. Сестра Надя и её муж эвакуировались вместе с заводом в город Барнаул. Там, на базе ХТЗ, был построен завод, выпускавший военную технику для фронта. Там семья Гуревичей и осталась жить, работать на этом заводе и после войны…
В конце 44-го Третья Украинская армия перешла государственную границу СССР. Румыния, Болгария, Югославия… Николай просто полюбил и Югославию, и её людей. Рассказывал Ане:
— Там нас встретили отборные войска СС. Атаки шли без передышки, танки вплотную подходили к пушкам, стреляли в упор. В городах, в посёлках шли настоящие уличные бои. Знаешь, таких смелых людей я больше нигде за границей не видел. Если падал наш солдат, убитый, тут же, откуда ни возьмись, появлялся парнишка или девчонка, хватали винтовку и шли дальше с нами. Мы их гнали, а они говорили: «Вы за нас воюете, мы будем с вами». И встречали нас повсюду как родных!
Но самые тяжёлые бои были у него дальше, в Венгрии: за Будапешт, за Балатон, под городком Секешфехервар. 60 человек осталось в батальоне, а было 900. Но там Николая пули обходили, хотя буквально рядом падали друзья. А вот сам он ранен был в апреле: в бою на границе с Австрией перед ним разорвалась мина. Наповал убило старшину и трёх солдат, в него попало несколько осколков. Особенно глубокая рана была в ноге. Хотели даже ампутировать ногу, но, спасибо врачам, — спасли. День Победы он встретил в госпитале, в Вене. Поправляясь, гулял по улицам этого красивейшего города, по знаменитому Венскому лесу…
