Сначала Шаляпин возмущался, упрекал Горького в излишней расточительности, а потом привык и не вмешивался в столь необычный порядок. Значит, так надо…
– Понимаешь, Федор, книги нужны для рабочих библиотек, пусть читают Чернышевского, Белинского и Добролюбова, книги которых давно зовут Русь к топору и просвещают мозги их читателей. А те молодые ребята, которых ты видишь, просто золотые, ни перед чем не остановятся, не боятся ни арестов, ни ссылок, ни тюрьмы. Ведь надо ж быть такими глупыми правителями, чтобы высылать из Москвы, Казани, Петербурга в Нижний всех, кто протестует против самодержавия, против правительства. И представляешь, какая сильная оппозиция существующему строю возникла здесь. Вот недавно заходил ко мне Алексей Васильевич Яровицкий, без сомнения и с полной уверенностью могу сказать, что в будущем это крупный писатель, сужу по его метким публикациям в «Нижегородском листке», где он сотрудничает. А четыре года тому назад он принял участие в подготовке общероссийского студенческого съезда, на второй день съезда все его участники были арестованы, а Яровицкого выслали сюда, в Нижний Новгород. С любовью и уважением отношусь к нему. Или вот Яша Свердлов и его товарищ Гурвич, им и восемнадцати нет, а уже включились в антиправительственную работу. Яша был одним из организаторов молодежи, выступившей за мое освобождение из тюрьмы два года тому назад. С одной стороны, Лев Толстой писал товарищу министра внутренних дел в мою защиту, а с другой – Яша Свердлов и его команда. Удивительно цельный человек, сын бедного ремесленника-гравера, сам ученик аптекаря, а уже не раз подвергался арестам, сидел в тюрьме, свой человек среди рабочих Сормова и Канавина, один из руководителей подпольных кружков социал-демократов. Приходили за книгами, рассказывали, как у них идет работа. И вот думаю, Федор, что если связи и пропаганда наши и дальше пойдут в таком же роде и в таких размерах, да по всем городам, а могу тебе сказать по секрету, что наши люди есть во всех крупных городах, то самодержавие протянет не долго… К тому же и крестьяне начинают бунтовать. Обещал им подобрать нужную литературу, а пока дал им свои сочинения, книги Салтыкова-Щедрина, Глеба Успенского, Короленко, Чернышевского, ну, об этом я уже говорил…
– Кстати, раз уж заговорили о книгах… Мне предстоит в текущем сезоне исполнять совсем новую для меня партию Добрыни Никитича в одноименной опере Гречанинова. У тебя нет чего-нибудь подходящего почитать?
– Идем, сам посмотришь…
Легко поднялись из-за стола, а в это время Екатерина Павловна кого-то усаживала за другой конец стола.
– Вот так и живем, Федор. Сейчас перекусит чем Бог послал и придет сюда за книгами, я уж предчувствую… Ну, ты выбирай сам, что тебе по душе… Смотри, любую книжку можешь брать, если надобна, я еще могу заказать, у меня во всех книжных магазинах есть знакомые, свои люди… А мне надо написать одно письмишко, ночью не успел…
Шаляпин подошел к полкам, на которых стройными рядами вытянулись книги. Тут были и недавно вышедшие книги Рыбникова, Гильфердинга, Киреевского, Афанасьева, Кирши Данилова, Александра Веселовского, Буслаева, Миллера, многотомная «История упадка и разрушения Римской империи» Гиббона, книги Льва Толстого, Достоевского, Пушкина, Тургенева, Чехова… И нарушавшие «стройность» небольшие по размеру книги Прыжова «Кабаки на Руси» и «Нищие на Руси», на которых были сделаны пометки рукой Алексы: «редкая», «книжка весьма редкая»… Шаляпин отобрал себе для более тщательного просмотра книги по фольклору, здесь должны быть разные варианты известной былины о Добрыне, можно почитать и сравнить… Неожиданно для себя Шаляпин вытянул книжку, привлекшую его своим необычным переплетом, и вслух прочитал:
– Пансальвин, «Князь тьмы», Москва, 1809…
– Во всех каталогах московских и питерских букинистов эта книга значится как редкая. Ты посмотри еще несколько книг, стоящих рядом с этой. Никогда и нигде ты не увидишь таких… – Горький, оторвавшись от письма, внимательно смотрел на Шаляпина.
– Ух ты, действительно не видел книг с такими названиями: «Двадцать шесть московских дур и дураков», «Житие Ивана Яковлевича, московского юродивого»… Вот Леньке Собинову бы показать, почитал бы, может, что-нибудь взял бы для своего Юродивого в «Борисе Годунове», хорошо исполняет, но страдания маловато в его последнем выходе…
– Ты, Федор, смотришь на книгу только как нужную, полезную для твоей работы или работы твоих товарищей-друзей.
Заметив, как Шаляпин отрицательно машет головой, добродушно продолжал:
– Не отпирайся, я уж тебя узнал, а через тебя и всю вашу оперную братию. А ты вот читал стихи Леопарди?
Горький вышел из-за стола и подошел к полкам, взял изящно изданный томик.
– Вот прочитай. – И Горький открыл нужную страницу.
– «На свадьбу моей сестры Паолины»… Ну и что? Прочитал! Неплохое стихотворение…
– Не умеешь, Федор, ты читать! Обрати внимание вот на эти строчки:
…Когда же день сраженья наступал,
Вручала меч супругу дорогому
Бестрепетно любимая жена…
Горький, прочитав эти строчки, задумался.
– Действительно, тебе не понять, Федор. Я слишком многого от тебя требую. У меня-то возникла ассоциация с сегодняшним днем…
Шаляпин смотрел внимательно на своего друга, чуть-чуть недоумевая и переминаясь с ноги на ногу: что ж, дескать, ты, мой друг, хочешь этим сказать…
– Больше года тому назад, 1 мая, в Сормове состоялась демонстрация рабочих во главе с Павлом Заломовым, многих из них арестовали, судили в конце прошлого года. Естественно, я следил за всеми этими событиями, ежедневно посылал с его матерью обеды Павлу, велел передать им, арестованным, чтоб не пугались царских судей, посылал им деньги. И суд, можно сказать, провалился: блестяще выступили арестованные, обвинили самодержавие, жандармов, весь несправедливый строй, я выписал и оплатил для них адвокатов из Москвы, шестерых сормовцев сослали навечно в Восточную Сибирь, с лишением всех прав состояния. Но дело не в этом. Соберу денег на побег, надеюсь, убегут и много еще пользы принесут нашему делу такие вот отважные ребята, как Павел Заломов. Я о другом… И вот после суда над участниками первомайской демонстрации в Сормове приходят ко мне две женщины, две невесты, одна из них – невеста Яровицкого, о котором я тебе уже говорил, а другая – Жозефина Эдуардовна Гашер, тоже учительница, как и Александра Мартиниановна Кекишева, невеста вот этого Павла Заломова…
– Как ты их запоминаешь, уж очень мудреные фамилии и отчества, язык можно сломать. – Федор Иванович внимательно слушал, продолжая недоумевать, к чему клонит Алексей Максимович.
