Павел говорил с кабельщиками, убеждая каждого в отдельности, старался пробудить в людях чувство рабочей солидарности, объяснял, как много значат нынешние выступления.
Кабельщики собрались в маленькой чайнущке у Обводного канала. Там они и решили:
— Надо и нам выступить, присоединиться к бастующим.
Тут же в чайной они составили и написали свои требования. Облава, которая нагрянула, никого не испугала. Чтобы замести следы, стачечники, как заядлые кутилы, перешли улицу и расположились в трактире напротив. Шпики поглядели, поглядели и ушли. А требования пока что были переписаны.
Кому же поручить передать их администрации? Минутное замешательство, нерешимость на всех лицах. Тогда Павел, угадывая мысли собравшихся, говорит:
— Поручить это следует молодому холостому рабочему. Если его и арестуют, пострадает только он один. У женатого останется семья, дети, кто тогда позаботится о них? Если я заслужил ваше доверие, товарищи, предлагаю: поручите это мне.
Кабельщики выбрали Павла — самого молодого среди них — вести переговоры с начальством. Но на другой день после того как Павел вручил администрации требования рабочих, он был схвачен полицией и уведен в тюрьму.
В эти летние месяцы 1913 года я, Надя и Федя, после экзаменов, жили в деревне. Нетерпеливо мы ждали маму, которая наезжала к нам из города.
Мы знали — на Выборгской неспокойно. Мама приехала взволнованная, растерянная:
Павел в тюрьме. И печаль, и гордость в наших душах. Но что будет с Павлом, что его ждет?
Федя начинает нетерпеливо расспрашивать: как все произошло, когда увели Павла, что он говорил?
Я понимаю Федино волнение, читаю на его лице и восторг, и страх за брата.
Почему он не может быть там, вместе с Павлом? Почему четырнадцатилетним не доверяют настоящих революционных дел?
Мама рассказывала. На Сампсониевском еще не знали, что Павел арестован, когда пристав и городовые пришли туда. Отец решил, что это за ним. Но когда полицейские начали рыться в ящиках письменного стола, отец заглянул в ордер на обыск и прочитал: «Павел Аллилуев».
Вы, вероятно, к моему сыну? Вот его вещи.
В вещах, на которые указал отец, предосудительного ничего не обнаружили.
Полицейские ушли, и, прощаясь, пристав утешал маму:
— Ничего, мадам, не поделаешь! Такая уж нынче молодежь пошла. Я за своих и то боюсь!..
Арест Павла всколыхнул кабельщиков. Главное было достигнуто. Кабельная сеть примкнула к бастующим.
— Пока не освободят нашего делегата, к работе не приступим, — заявили рабочие.
Павел просидел в «предварилке», в одиночной камере, около месяца. Его несколько раз допрашивали, добивались имен организаторов стачки. Следователь пускался на хитрости, устраивал очные ставки с арестованными, грозил. Но Павел прикидывался простачком, мальчишкой и никого не выдал, ничего не рассказал.
Администрации «Компании 1886 года» пришлось пойти на уступки. Забастовка грозила остановить многие заводы Петербурга. Большинство требований рабочих было удовлетворено. Павла освободили.
Шумней и оживленней становилось в комнатах на Сампсониевском. В дом пришли новые друзья — товарищи Павла и Феди, мои, Надины подруги. Если Павел дома, то в столовой обязательно слышишь картавый голос Вани Рубшина.
Он учился с Павлом на вечерних политехнических курсах. Рядом с чертежами, которые Ваня раскладывал на столе, лежали книги по экономике, социологии, они с Павлом читали их, объясняли друг другу непонятные главы, иногда спорили.
Мы удивлялись неутомимости Рубшина. Он работал на Балтийском заводе и каждый день отправлялся туда из Лесного, шагая добрую половину пути пешком, чтобы сберечь гривенник. В большой семье Рубшиных столько ртов, такая нужда, что Ваня отдавал туда весь заработок. На курсы он тоже ходил пешком. Мы подсчитывали, сколько верст преодолевает Ваня каждый день. Худенький, похожий на подростка, Ваня никогда не казался усталым. Он был всегда добродушен и серьезен. Павел был с ним неразлучен. Их связывала работа в кружке, поручения старших товарищей, — они распространяли литературу, через них общались с заводскими кружками.
Бывали у Павла и другие товарищи. Он умел сходиться с людьми. Искренность его и простота к нему притягивали.
Воскресенье начиналось возгласом отца:
— Вставать!.. Вставать!.. Чай на столе… Одеваться! — Он ставил у кроватей до блеска начищенные наши ботинки. — Глядите, как постарался для лентяев.
По воскресеньям папа требовал, чтобы к столу садились все вместе. Завтрак проходил шумно и. оживленно, — А у нас в гимназии…
— А вчера в монтерской…
Всем домом по воскресеньям мы отправлялись на ночные бдения в Народный дом. В эту зиму пришло увлеченье театром. Сначала это была опера. Мама и ее сестры пели, дядя Ваня учил нас петь под гитару. Мы любили грузинские напевы, знали русскую музыку. В Питере мир звуков раскрылся нам по-новому.
Мы услышали оперные спектакли, пели Шаляпин, Собинов, Баттистини, Карузо.
Простоять ночь у кассы Народного дома и получить билет на «Фауста» разве это дорогая цена, если Мефистофеля поет Шаляпин? Билет стоил гривенник, и в жажде вкусить радость искусства у Народного дома собиралась веселая молодая толпа: студенты, рабочие, курсистки. За ночь успевали перезнакомиться, хвастались автографами любимцев, передавали шутку, брошенную Шаляпиным, и утро наступало быстро.
Была еще Александринка с Савиной, Давыдовым, Варламовым. И наконец кино.
Начиналась русская «Золотая серия» с Полонским, Мозжухиным, Верой Холодной.
Папа восстал против «Золотой серии».
— Разлагающее влияние, — говорил он. Он стал снисходительней к «Великому немому», когда кто-то из товарищей посоветовал ему посмотреть «Углекопов»
Золя. Кино было амнистировано, оно стало одним из воскресных развлечений, к которым принадлежал и каток, где особенные успехи проявила Надя, сразу ловко и безбоязненно заскользившая по льду.
Но пришли этой зимой и безрадостные воскресенья. Уныло в доме. Прибегая из гимназии, мы в тревоге глядим на мать. У всех один вопрос на языке:
— Как Павел?..
После ареста, после тюрьмы Павел опять работал и учился. Надломились ли его силы, сдал ли организм, но третий месяц лежит он в больнице. «Туберкулез желез», — говорят врачи. Сделали ему операцию, и все-таки болезнь не сломлена.
Неужели не встанет с больничной койки, не придет домой, не склонится над неоконченным своим чертежом наш трудолюбивый, мужественный, всегда открытый и прямой Павел? Я вдруг поняла, чем был для каждого из нас старший брат.
