Раз случилось событие, сильно поколебавшее уверенность Николая в своей правоте.
Перед взлетом на Су-17 он забыл выключить стартовый тормоз, и на разбеге машину поволокло с полосы. Стогов прекратил взлет, но было уже поздно: самолет одним колесом заехал в канаву, выкопанную недалеко от ВПП для прокладки каких-то коммуникаций, и изрядно повредился.
На Колю было жалко смотреть — осунулся, глаза виноватые, не знает, куда деваться от стыда… Но настолько высок был его летный авторитет, настолько не вязался этот случай с его отношением к летной работе, с его требовательностью к себе, что никто не осудил Стогова, все его только жалели. После этой поломки Николай здорово изменился, стал как-то мягче, что ли, и больше мы с ним к прежним разговорам на ту тему не возвращались
Кстати, из-за этого неудачно придуманного стартового тормоза, включавшегося отдельным тумблером, были и другие попытки взлета на Су-17 с заторможенными колесами, а Игорь Волк и взлетел, оставив на полосе ошметки покрышек. Ему приказали катапультироваться, но он решил садиться и приземлился на то, что осталось от колес, вполне благополучно.
Многое вспоминается за тринадцать лет нашей дружбы, многое пережито. Я любил бывать у него дома где было полно всякой живности: ходил, выгнув спину, серьезный кот Кузя, путался под ногами Ганс, маленький песик неизвестной мне породы, хотя Стогов утверждал, что очень редкой, летал по квартире подобранный где-то соколенок, в аквариуме плавали рыбки, дружно опускавшиеся на дно, если Кузя слишком приближался. Мне нравились отношения между Николаем и Галей, его женой, спокойные, ровные, чувствовалось, что между ними существует полное понимание и, главное, уважение и доверие друг к другу. Николай не любил лишних слов, пустопорожних разговоров и терпеть не мог внешних проявлений особенной там дружбы и приятельства, ворчал, ругался и отбивался, если кто-нибудь по пьяному делу пытался его обнять или, не дай Бог, поцеловать, но как же рядом с ним было уютно! Много раз собирались мы у него дома или где-нибудь в хорошем месте на Волге или Ахтубе: особенно почему-то запомнилась ветреная ночь на Калмынке, одной из многочисленных волжских проток: горит костер, раздуваемый ветром, плещется речка под берегом, из магнитофона льется какая-то очень красивая, чуть тревожная музыка, привезенная Николаем из Африки, мы сидим у огня, попиваем винцо, больше молчим, и так удивительно хорошо и легко на душе…
По службе Стогова регулярно повышали: его назначили начальником отдела летных испытаний истребительного управления, затем заместителем начальника всего управления, но по-прежнему Николай оставался самим собой, без излишнего "командирствования". На первый взгляд несколько суховатый, очень сдержанный, далекий от сантиментов, на самом деле Николай был мягким, деликатным человеком: я не помню случая, когда бы он на повышенных тонах распекал нерадивого, никогда не слышал от него бранного слова даже в обстановке, когда у многих развязываются языки. Строгий к себе, он не был так строг к подчиненным, и мне казалось, что это как-то мешает ему проявить себя в качестве командира, но вскоре я увидел, что его не просто уважают, а и любят, и это помогает Стогову выполнять непростые командирские обязанности среди знающих себе цену летчиков-испытателей. За летный труд и мужество Николаю в 1979 г. присвоили звание заслуженного летчика-испытателя СССР, а в феврале 1982 г. он стал Героем Советского Союза.
Как-то раз его подчиненные в шутку пожаловались мне, что их командир где-то раздобыл необыкновенное шампанское, а они никак не могут уговорить его на дегустацию… Кстати, Николай обожал сей напиток и, вообще-то довольно равнодушный к спиртному, мог "усидеть" в хорошей компании не одну бутылочку. Вошел Стогов, услышал, о чем разговор, сказал, что страждущие обойдутся и без дегустации, и похвастался, что ему кто-то проспорил действительно хорошее, коллекционное шампанское, которое пристало пить только по очень уж пристойному поводу.
Вот в начале апреля 1982 г. он и появился у нас дома, в Жуковском, при полном параде, с Золотой Звездой на тужурке, необыкновенно разговорчивый и светский. Достал из кейса сверток, развернул его, и я увидел красивую коробку с бутылкой коллекционного Новосветовского шампанского. Выпили мы это вино за его Звезду и еще добавили, и остался он у меня в памяти каким-то не таким, как всегда, а веселым, разговорчивым, очень общительным в этот вечер. Мог ли я подумать, что это последнее наше дружеское застолье, и что пройдет совсем немного времени и не станет моего товарища…
В тот день, 28 апреля 1982 г., мне предстояло перегнать МиГ-25 из "степи" в Жуковский. С утра я слетал по другим заданиям, оформил документы на перелет и решил позвонить Стогову, так как утром увидеться не удалось, а я хотел поздравить его с наступающим Первомаем и со скорым днем рождения — 2-го мая ему должно было исполниться 48 лет.
К телефону никто не подходил. Сидевший в стартовом домике полковник Владимир Кондауров спросил, кому я звоню, и, услышав, что Стогову, как-то странно на меня посмотрел и сказал, что его должны найти. Я ответил — что, мол, его искать, сам придет, — имея в виду, что он где-нибудь в Управлении, и пошел усаживаться в самолет.
Запросил запуск двигателей, но мне вылет запретили и велели приехать на КДП. Несколько удивленный и раздосадованный задержкой, я приехал на командный пункт и узнал, что все полеты прекращены, так как со Стоговым нет радиосвязи, метка его самолета исчезла с экрана РЛС, и идут поиски.
Тут до меня дошел смысл сказанного Кондауровым. Почувствовал, как сжимается сердце, как почему-то стягивается кожа на лице, но не мог поверить, что с Николаем случилась беда. Я ехал обратно к своему самолету забрать летное снаряжение и старался не думать о самом плохом, надеялся, что Коля катапультировался и все с ним будет в порядке.
И надо же — как только я подъехал к стоянке, ко мне подбежал механик и передал, что есть разрешение на вылет, место падения самолета нашли, летчика там вроде нет. Поиски продолжают, но маршрутные полеты выполнять можно. Я взлетел, лечу домой, а душа рвется на части — как там Николай? В Жуковском тоже ничего толком не знали, и только на следующее утро стало известно — летчик остался в кабине…
Что же произошло? Стогов выполнял несложное задание — облет КЗА на МиГ-27. На высоте 6000 м на дозвуковой скорости сделал несколько пологих наборов высоты и таких же снижений и вдруг пошел к земле, не сказав ни слова по рации. Самолет постепенно увеличивал угол пикирования и скорость, но летчик не вмешивался в управление почти до земли. Сохранившиеся записи КЗА показали, что перед самым ударом Николай полностью взял ручку управления на себя, но было уже поздно — через мгновение самолет на скорости около 900 км/час врезался в землю…
