Само общение с ним обогащало, если даже речь шла не только о живописи рисорджименто, а о кулинарном рецепте. Он был щедр.
Вспоминается, в присутствии Марка Марковича идет занятие студенческого кружка в инязе. Я рассказываю о том, как традиции античности усваивались в романском зодчестве и архитектуре готических соборов. Я перечитала много книг. Помню строки Блока:
Рабы сквозь римские ворота
Уже не ввозят мозаик,
И догорает позолота
В стенах прохладных базилик…
Меня спрашивают, как построена базилика. Я объясняю сложно и скупо. И вдруг вступает Марк Маркович: «Да ведь вы все видели это сооружение. На Мытном рынке все были? Так вот, те ряды, где в центре продают фрукты, а в двух пристроях – мясо и молоко, являются типичной базиликой. Так построен Парфенон. Только там с боков колонны, а у нас холодно, и потому поставлены стены».
И базиликальный тип храма – трехчастное строение с перекрытиями, нуждающееся в опорах, обрело и для меня , и для всех слушателей наглядность и простоту, ибо все великое в основе просто. Не в этом ли кроется загадка таланта Марка Марковича?
Мне посчастливилось знать Марка Марковича Валентинова, наслаждаться общением с этим обаятельным и мудрым человеком, равно как и его библейским обликом.
Непрактичный Марк Маркович, по своей сути, был духовный и душевный обогатитель общества. Я не говорю здесь о его талантливом творчестве, это предмет специального анализа, который сделают знатоки. Я – лишь о встречах и беседах за именинным, пасхальным и просто столом.
Марк Маркович был великолепным, сочным рассказчиком. Занимательности у него сопутствовали новые для тебя знания
и афоризмы – простые и глубокие.
«Оперные певцы и певицы обыкновенно бывают дородными, полными. Да и нельзя им иначе: сильный голос требует и большого количества воздуха и мощного выдоха». И это я так ясно представил, что запомнил навсегда; и чрезмерная порой полнота поющих больше уже не отталкивала, а воспринималась как необходимость, как неизбежная плата за высокое искусство.
«Гость необходим хозяину, как воздух. Но если воздух долго входит и не выходит, то понятно, чем это грозит», – говаривал Марк Маркович, уходя из гостей. Я перенял этот прилично точный афоризм и с неизменным успехом использую его, когда надо уйти.
Марк Маркович любил шутить: «Почему у писателей и композиторов есть «дома творчества», а у актеров и оркестрантов их нет? Потому, что первые творят, а вторые – вытворяют».
Марк Маркович был щедр. Заметив блеск в глазах подростка, зачарованно уставившегося на висящие на стене старинные рапиры (это был мой сын Слава, увлекавшийся фехтованием), он стремительно их подарил. И таких импульсивных поступков было много в жизни Марка Валентинова.
Сблизило меня с Марком Марковичем, его женой Верой Ивановной, младшей дочерью Ксаной и с ее мужем Геной Рябовым – несчастье. Тяжело заболела старшая дочь Валентиновых – талантливая театральная художница Агния. У нее обнаружилась та нейрохирургическая патология, которую и сегодня, 30 лет спустя, мы не умеем еще лечить радикально. Были многие месяцы страданий для Агнии и всей милой семьи. Марк Маркович очень печалился, но больше поразил меня высоким смирением перед судьбой. Он не бунтовал, не обвинял, не искал причины и выхода. Я не знаю, насколько он был религиозен, на чем (и на ком) он держался, но устоял в тяжелейшем испытании. Может быть, именно смирение и дало ему опору в этом.
Участь врача такова, что друзья и близкие часто становятся его пациентами. Это верно, что любовь, эмоции мешают лечить. Чувства обостряют ответственность до такой степени, что блокируют действия, и какаято отчужденность от больного, видимо, необходима врачу для точных решений. Но уклониться от своей роли врач не вправе, и потому мне довелось лечить многих моих друзей. Просто это было тяжелей.
Стал моим пациентом и Марк Маркович. Собственно, в возрасте далеко за 70 все мы уже пациенты невролога, даже если другие органы требуют более неотложных мер. Склероз мозговых сосудов начинает все чаще и заметней обусловливать сбои в памяти, ориентировке, темпе движений… Я назначал лекарства, которые были способны чтото восстановить, а главное – затормозить возрастные процессы. Может быть, это и удалось отсрочить, но генетически неминуемое наступило. Слег Марк Маркович, ему шел 84й год. Со смирением воспринимал он свою старческую немощь. Не озлобился, не стал раздражительным. Оставался улыбчивым, приветливым и, как это ни странно, привлекательным. Ему было неловко передо мной, он стеснялся, что меня беспокоит, с легкой верой принимал мои оптимистические заверения. Думаю, что и уходя, он оставался искренним.
Так у нас в городе никто не говорил!
Сейчас уже нет в живых почти никого, кто работал с Марком Марковичем в Горьковском театре оперы и балета им. А.С. Пушкина, кто мог бы о нем рассказать. Мало осталось и тех, кто помнит его спектакли. Жаль, что тогда не было видеозаписи, а в кинохронику наши спектакли не попадали. Но постановки Валентинова были замечательными. Я хорошо помню «Аиду», «ЧиоЧиоСан», «Юдифь» – это труднейшая опера, она очень редко идет, ее очень трудно ставить. Марк Маркович ставил даже оперетту – «Корневильские колокола». Из художников театра с ним обычно работали Мазановы.
Сама я познакомилась с Марком Марковичем в 1949 году, когда пришла в театр. Это был обаятельный человек – невысокий, уже с сединой, улыбчивый, приветливый, И очень остроумный. Иногда он давал комуто прозвище, и оно оказывалось смешным и очень похожим. Так, одного из тогдашних руководителей театра он называл «заведующий суматохой».
Я была тогда совсем молодая девчонка, начинающая балерина, только что окончила Горьковское хореографическое училище – да, было у нас и такое.
Ныне оно, увы, не существует. Но Марк Маркович Валентинов был оперным режиссером, ставил оперы, и я как балерина не была связана с ним по работе. Хотя он всех нас знал и всегда очень приветливо здоровался. Правда, я была занята в «Аиде», которую он ставил в начале пятидесятых годов, но там у меня не было сольных номеров, да и вообще с солистами балета обычно работает балетмейстер. Поэтому о Валентиновережиссере я могу сказать немного.
Конечно, Марк Маркович был профессионалом. Он всегда точно знал, кто из артистов что должен делать, убедительно и пластично показывал это. Ему была присуща большая музыкальность, огромная эрудиция. Он мог ответить на любой вопрос, связанный с оперой. Кроме того, он всегда был приятен в общении, никогда во время репетиции не
