повышал голос, не был нервозен, что для режиссера – редкость. Он вообще никогда не повышал голос. Марк Маркович хорошо относился ко всем – к артистам, оркестрантам, рабочим сцены, осветителям – вообще к обслуживающему персоналу. Это тоже встречается нечасто. Даже к нам, девчонкам, он относился с уважением.
Многие спектакли у нас в театре были абонементными. Марк Маркович делал к ним вступительное слово. Бывает, что человек говорит, а слушать неинтересно, его же слушали с удовольствием. Он умел найти ключик к любой аудитории. Труднее всего было, когда в зале сидели «пионеры и пенсионеры» – для одних нужно было сказать одно, для других – чтото другое, и чтобы все было связано. Марк Маркович умел заинтересовать всех. Так больше у нас в городе никто не говорил.
Мне было шестнадцать лет, и я впервые посетила филармонию. Милая старая филармония! Вероятно, были там какието недостатки: здание старое, мест в зале маловато, но никто этого не замечал. Посещали тогда филармонию, в основном, одни и те же люди, и, будучи незнакомыми лично, мы узнавали друг друга, начинали здороваться, обменивались впечатлениями. Чтото нравилось, а о чемто предпочитали промолчать, но в одном были едины: если концерт вел Марк Маркович Валентинов – это уже событие.
Странно – я забыла, каким был тот мой первый концерт. Может быть, Марина Козолупова, Эмиль Гилельс? Или даже сам Мравинский? А вот того, кто «представлял музыку», помню отлично.
Он выходил неторопливо из левой кулисы, но в этой неторопливости не было ленивой барственности, а лишь необходимость подготовить себя к встрече с музыкой, с нами. Элегантность, благородство, аристократизм – так можно было бы охарактеризовать основное, что поражало. И еще: ничего лишнего.
Моя мама была замужем вторым браком за концертмейстером оркестра филармонии, и иногда у нас дома, по семейным праздникам, бывали гостисослуживцы. Раза два–три приходил и Марк Маркович. Здороваясь, он обязательно целовал маме руку. Главным за столом была беседа, хотя, конечно, и пили, и ели. Марк Маркович вина пил немного, при этом розовел, глаза его начинали остро блестеть, а речь, наоборот, становилась более плавной, как и движения. Гости говорили о филармонических делах, рассказывали разные истории.
Однажды зашел разговор о знаменитом певце И.С. Козловском – слава его была всенародной. Я спросила, почему он ни разу не был с концертами в нашем городе. Ответил мне Марк Маркович. Он сказал, что Гельфонд (это тогдашний директор филармонии) может пригласить Козловского, но это невыгодно филармонии, она останется в накладе.
Спустя некоторое время концерт И.С. Козловского у нас в городе все же состоялся. Я пропустила его изза болезни и очень жалела: у этого певца был дивный тенор, а репертуар его был поистине безграничным. Только позднее я поняла, что больше у Козловского не было ничего, и не было самого главного – музыкальной культуры. Он пел все одинаково – и Ленского, и Лоэнгрина, и «Дывлюсь я на небо». А тогда – я выбрала момент и спросила у Марка Марковича, как прошел концерт.
– Минус пятьсот рублей! – ответил он. Я не поняла. Тогда он пояснил:– Вы знаете, Наташа (несмотря на большую разницу в возрасте, он всегда говорил мне «Вы»), Козловский потребовал за выступление очень большую сумму. Филармония назначила небывало дорогие билеты, но зал все равно был переполнен и Козловскому все выплатили до копейки. Для себя филармония не смогла оставить ничего, а такие концерты убыточны. Но этого мало. Козловский сказал: «Вы должны мне оплатить амортизацию фрака. Это стоит пятьсот рублей». И Гельфонд выдал ему эту сумму, оставив филармоническую кассу с минусом. «Вот видите, Наташа, – прибавил он, – оказывается, можно быть большим певцом и одновременно большим стяжателем.
В другой раз зашел разговор о московском оперном режиссере Б.А. Покровском. Марк Маркович вспомнил, как проходил дебют Покровского – присутствовал сам В.И. НемировичДанченко. После спектакля Покровский, трепеща, спросил у именитого мэтра, окруженного свитой, что он думает о постановке, ожидая, что на него прольется дождь режиссерской мудрости. Тот посмотрел Покровскому на ноги и сказал: «Боря, никогда не выходи на сцену в желтых ботинках!»
Все эти истории Марк Маркович рассказывал не то чтобы в лицах, но както артистично. Эту атмосферу он мог придать любой ситуации. Однажды зимой мы встретились у входа в филармонию, когда из ворот слишком резво выезжал автобус, который обычно возил артистов в гастрольные поездки. Мы вынуждены были буквально отпрыгнуть в сторону, а Марк Маркович с «театральными» интонациями пробурчал: «Черти, задавят собственного служащего!» и, простившись со мной, вошел в здание.
Спектакли самого Марка Марковича в нашем оперном театре сохранились в моей памяти плохо. Я их слушала, когда он уже ушел из театра, а несколько спектаклей еще держалось в репертуаре. Но все же это было очень давно, многое забылось. Помню только общие впечатления: эти постановки отличались размахом, в них было чтото столичное. Но я помню некоторые высказывания Марка Марковича об оперной музыке. Он, например, очень ценил в «Иване Сусанине» то, что Глинка, рисуя в польских сценах характер враговполяков, смог сделать это при помощи изумительно красивой музыки – вальса, краковяка, – а вовсе не стал прибегать, например, к диссонансам. Или вот: Марк Маркович объясняет комуто название оперы Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры»:
– Иногда это переводят как «Нюрнбергские мастера пения». Это неправильно. Лемешев – мастер пения, но не мейстерзингер. Гораздо лучше перевод «Нюрнбергские мастеровые певцы». Ведь это было цеховое объединение – как у ювелиров или гончаров, так и у певцов, – они считались ремесленниками, а цеховой мастер, признанный собратьями, – это было очень почетно.
Теперь я думаю, что то же самое можно было сказать и о самом Марке Марковиче: он был признанным мастером и пользовался не только почетом, но и любовью.
Общение с Марком Марковичем, и его выступления перед концертами, я воспринимала тогда как само собой разумеющиеся и в шестнадцать лет, и в двадцать, и в тридцать… Какое это имело значение для меня, я поняла гораздо позже. Оглядываясь назад, понимаешь, каким необходимым был для каждого из нас Марк Маркович Валентинов, понастоящему близким.
Я познакомилась с Марком Марковичем, когда мне было 14–15 лет. Дело в том, что его жена, Эрзютова Вера Ивановна, была чемпионкой России по теннису, а я занималась в ее теннисной секции. Марк Маркович часто приходил на корты, играл в теннис, ездил с нашей командой на соревнования.
Мы очень сблизились с
