Глава 8
Два ордена Александра Невского
…После ранения у Георгиевского валяюсь несколько дней в палатке медсанбата. Раны на носу — задета осколком кость — и на лбу — глубокая борозда от осколка — затянулись. Потом меня выписали, и я перешел в другую палатку 14-го корпуса, которым командовал, как мы помним, генерал-майор Артюшенко. Жду новое назначение, думаю — хоть «к черту на кулички»! Еще когда я смотрел на ту кровавую кашу в блиндаже комполка, что-то перевернулось в душе. А тут еще люди закипели, почему меня не поставили на полк. И я сказал: «Все, ребята, крест. Я больше в этой дивизии не вояка. До свиданья…»
Как-то я шел из пункта снабжения, держа в охапке «полевое довольствие», на плечи накинул шинель. И вдруг навстречу идет высокий, молодцеватый генерал Артюшенко, причем один. Помня, что он «бьет по уху» даже полковников проштрафившихся, а я иду не по форме, вытягиваюсь и точно, как выстрел, представляюсь:
— Товарищ генерал, майор Сукнев! Только что из госпиталя и из ПФС с запасом. Извините, что не по форме!
Генерал был в настроении, не обращая внимания на мои извинения, спросил:
— Где же твои эти: «а ля-ля»? Ха-ха-ха! — напомнил он мне смотр штрафного батальона, когда басмачи вместо строевого шага проследовали мимо с национальными плясками.
— Кто жив, воюют. Но уже не штрафниками — срочными!
Тогда в разговоре я успел вставить вопрос о своей «безработице», надеясь на место в корпусе импонирующего мне генерала, а также доложил о неисполнении приказа Артюшенко о награждении комбатов при взятии «языка». Всех участников той дерзкой операции наградили орденами, кроме комбата.
— Ну, этот Петр Иванович! Заспал, наверное. Сегодня вечером прошу в штаб, получишь работу. И остальное…
Вечером Артюшенко буднично вручил мне орден Красного Знамени. Подвел к карте на стене и положил конец указки на город Новый Шимск, в котором противник создал за время войны сильный оборонительный участок с системой надолб, мощнейших дотов, ходов сообщений, крытых траншей, противотанковых эскарпов. Все простреливалось до метра всеми видами вооружения.
— На подготовку — трое суток. Примешь десант танковый и стремительно — на Шимск.
В эти трое суток я не знал покоя и сна. Я был уверен, что десант пойдет в лобовую атаку на смерть, отвлекая противника на себя. В это же время основные части корпуса начнут прорыв северо-западнее. И на Сольцы, Псков!
Не радовала и последняя награда завтрашнему «упокойничку»… Шимск разделён рекой Шелонь, недалеко от города впадающей в озеро Ильмень. На том правом берегу Новый Шимск, укреплённый противником по последнему слову военной техники, на этом — Старый Шимск со штабом и частью войск 14-го корпуса. Форсируя Шелонь по льду, мы потеряем танки и десант наполовину! Ибо лёд не выдержит тяжести, а артиллерия противника его «расчистит». Ворвёмся мы в город, а там все перегорожено надолбами, сетью глубоких траншей, противотанковых эскарпов, все простреливается из орудий прямой наводкой. Когда мы окажемся в этом огневом мешке, нас попросту расстреляют! Неужели генерал этого не понимает? Не урок ли был, когда мы в марте прошлого года дивизией пошли без артподготовки на штурм крепостных стен Новгорода?! Все говорило о том, что генерал решил посылать «разведку жизнью», как понималось это опытными фронтовиками в первых траншеях войны.
Здесь надо не 20 танков с десантом, а все 100 и орудий 300 на «обработку» укреплений противника! А дивизион «Катюш»… Их залп здесь — просто комариный укус…
Пишу последние письма домой, кое-каким знакомым девушкам. Родной тетушке Федосье Алексеевне Терентьевой. У нее убиты в Мясном Бору муж Иван Алексеевич и старший сын Георгий. Младшего Анатолия взяли в армию десантником…
* * *
Наверное, мои молитвы, а точнее, правильные мысли по проведению этого боя-аферы, дошли до Артюшенко. Утром, когда «Катюши» уже встали колонной по шоссе для залпа по Новому Шимску, когда в ближнем лесу завелись и зарокотали моторами танки, на которых примостился десант автоматчиков, Артюшенко дал отбой!.. Ура генералу! Так и хотелось крикнуть. Ибо такая работка меня совершенно не устраивала!
* * *
Прошло несколько дней. Однажды просыпаюсь в холодной палатке, понятно, спал не раздеваясь, накрывшись драповой шинелью. Слышу, в палатке человек на десять, но пустующей, резкий разговор женским и мужским голосами. Выглядываю из-под шинели: моя приятельница по 1349-му полку, теперь проходившая службу в медсанбате, Мариам Гольдштейн, капитан медицинской службы, ссорится с врачом медсанбата. О чем они спорили, я не прислушивался, а еще плотнее накрылся шинелью и заснул. Это была моя последняя на фронте встреча с Мариам Соломоновной. Встретились мы в 1985 году, обменивались в письмах воспоминаниями…
Я перебрался в свободный от хозяев дом, где побывали немцы. Стены, полы, окна завешаны матами из камыша. Русская печь не потухала. Вот так «нордические» жители Третьего рейха переносили обыкновенную, довольно мягкую по сибирским меркам новгородскую зиму.
Здесь меня нашли мои однополчане и однокашники по Свердловскому училищу Александр Григорьев и Николай Ананьев. Оба — капитаны. Высокие, красивые русской статью офицеры. И что примечательно — интеллигенты, новая смена высшему офицерскому корпусу (если выживут). Они были серьезны и печальны, заговорщицки переглянулись, сели за стол по правую и левую руку от меня, готовые к какому-то действию. Думаю, что это парни, мои закадычные дружки, задумали? Сообщил ужасную весть Григорьев: погибла от авиабомбы при налете на село Теребутицы, где находился штаб полка, Мария Белкина! Тогда я понял, что мои дружки боялись, как бы я не застрелился — такой был у меня тогда взрывной характер: в огонь или в воду без размышлений!
Я принял эту весть тяжело, но их успокоил: наша любовь, о которой знавал весь полк, не состоялась. Умолчал я о том, что Маша стала женой Петра Наумова, который погиб в новгородском бункере, как мы помним.
Надо сказать, что девушки в нашем полку были очень строгими в своем пребывании среди мужского населения. Галина Кузнецова, связистка, подружилась с Григорием Гайченей, они стали мужем и женой. Вскоре она уехала домой рожать, Гайченя погиб на высоте Мысовая под Новгородом… Гале не посчастливилось.
Анна Зорина подружилась с Николаем Лобановым. Но вскоре Николая Петровича не стало в бою под выселком Георгиевским на реке Веряже. Мария Белкина с кем ни подружится — тот погибнет или будет искалечен. И в полку сложилось суеверие: кто с ней подружится, того ждет какое-то несчастье. В боевой обстановке — пуля или осколок… Когда мы с ней стали друзьями (что не зашло дальше нескольких поцелуев), прошел слух: или меня, или Марию возьмёт рок… Настоящим другом Марии стал Пётр Наумов, о чём мои друзья и не подозревали.
