Бой закончился так же мгновенно, как и начался. Наступила тишина. Преследовать не было смысла. Ясно было, что эта группа не регулярная часть, а остатки тех частей, которые оставались в нашем тылу, не успев отойти с отступающей армией. Теперь же они пробивались к Данцигу.
Нам была поставлена задача – перерезать шоссейную дорогу, которая была в нескольких километрах от того населенного пункта, из которого мы только что выбрались. Немцы отдельными группами просачивались из лесов и выходили на это шоссе. В меру своей вооруженности они пытались минировать узкие места, взрывали мосты, делали завалы, валили линии электропередачи, нападали на наши обозы, отдельно следовавшие санитарные машины и, наконец, даже на колонны мирных беженцев, не редко своих же, немцев.
В описанном лесном бою произошло несчастье с заряжающим Воронковым. Когда мы выбирали удобные места для открытия огня по фашистской засаде, он по приказу командира выскочил из машины с автоматом, чтобы огнем прикрыть левый фланг, но, зацепившись за пень, упал. Задний лист брони придавил Воронкова к пню. Страшной силы боль и хруст костей бедра заставили его страшно закричать. Он потерял сознание, а Тимаков, услышав крик, сразу остановил машину. Воронков был еще жив. Выскочивший Тимаков, а следом за ним Валентин Моисеев ничего не могли поделать. Когда бой закончился, Воронков пришел в сознание, он через силу рассказал, как это произошло. Подошедший командир дивизиона приказал перенести его в бронетранспортер и немедленно отправить в медсанбат. Ребята молча смотрели вслед уходящему бронетранспортеру, провожая своего боевого товарища, так нелепо попавшего в беду.
«Только бы выжил, – сказал Константин Иванович, – хороший парень, надо же такому случиться… Жаль, по-глупому покалечился».
Да, тяжело терять боевых товарищей в бою, тем более вот так… А ведь могло этого и не быть. Зачем было посылать Воронкова за борт самоходки? Но тогда никто об этом ничего не сказал. В бою бывает и не такое. Это теперь, когда мы можем анализировать свои поступки, есть время поразмыслить, посмотреть на свои дела как бы со стороны. А тогда?..
По данным разведки, немцев здесь не должно было быть, а вот ведь мы натолкнулись. Значит, не исключена возможность еще раз встретить такие выходящие группы, а поэтому было решено продвигаться осторожно, послав вперед боевой дозор, а следом – нашу машину. До конца леса оставалось меньше километра. Дальше предстояло двигаться почти по открытой местности, и при выходе из леса надо было остановиться и основательно разведать впереди, а уж потом принять решение.
Вот когда мы пожалели, что с нами нет пехоты. Что ни говори, а с ней куда сподручнее. На опушке оказалось одинокое строение, изрядно разрушенное попаданием снаряда. Трое бойцов осмотрели бегло все вокруг, дали сигнал, что никого нет. Остановились за стеной. Тимаков свою машину остановил на опушке леса, прикрываясь кронами кустарника. День клонился к исходу, и мы спешили до темноты достичь поставленной цели. От этого домика метрах в ста пятидесяти тоже стоял отдельный дом, крыша которого была разрушена в некоторых местах. Красная черепица была наполовину сбита и валялась на земле. Теперь самоходка Тимакова должна была проскочить к этому строению, а мы прикрывали ее огнем, если вдруг что произойдет.
Не успел Тимаков преодолеть и половины пути, как почти рядом, с небольшим недолетом, плюхнулся снаряд и, подняв грязь, обдал его машину жирной жижей.
«Ну и счастливчики!» – сказал Николай Иванович, который внимательно следил за движением машины, потому что и нам предстояло проскочить это открытое место. Я подумал, что следующий снаряд угодит в цель. Но к счастью, второго выстрела не последовало. Ребята, которые остались на опушке, внимательно следили за нашими действиями и сразу же засекли фашистское орудие.
Последовал выстрел, и орудие смолкло. Я понял, что стрелял Федосеев, он был большой мастер такой невероятно быстрой реакции. У него была хорошая выучка еще с Курской дуги. Я всегда старался подражать ему, но это не всегда получалось, должен быть талант, а он у него был. И на этот раз его талант проявился со всеми вытекающими последствиями. Мы с ходу рванули за Тимаковым и достигли укрытия почти одновременно. Теперь стало ясно, что немцы нас видят и следят за нашим продвижением.
По радио командир получил приказ остановиться и дальше не продвигаться. Значит, впереди только немцы, а нашей пехоты рядом с нами пока еще нет. Вечерело, и это заставляло нас быть особенно осторожными. Мы с напряжением смотрели вперед, стараясь ничего не пропустить. Потихоньку и другие самоходки начали выдвигаться на более удобные позиции, чтобы быть ближе к немцам. Скоро нам стало известно, что к нам идет наша пехота. Радости было много.
В наступивших сумерках я увидел, что в нашем направлении приближалось несколько фигур. Было довольно тихо, немцы не стреляли, да и с нашей стороны огня не велось, и как-то не вязалась эта тишина с тем, что мы недавно пережили. В тишине и шаги, и тихая речь идущих солдат звучали как-то особенно громко. Впереди шел пожилой солдат, неся на плече ручной пулемет, за ним – цепочка бойцов, человек двадцать.
«Здорово, танкисты! – приветствовал он нас. – Где тут ваш командир? Вот пришли пособить, говорят, без нас скучно».
Командир не стал вступать в разговор, а только поздоровался и повел пехотинцев вперед, чтобы уточнить задачу на местности. Это были бойцы 131-го полка. Пока старший ходил с Сидоренко вперед, мы тихо переговаривались с товарищем, который притулился к заднему броневому листу. Хотели закурить, но я не дал. Чего зря светить, всякое может быть. Сумерки сгущались, и в наступившей темноте огонек сигареты хорошо виден. Рубанут очередью, а потом поздно будет. Так-то спокойней.
Пришел пожилой боец, который был у них за командира отделения, и ребята пошли вперед оборудовать свои позиции впереди нас метров на пятьдесят. На них же возлагалась обязанность быть нашим боевым охранением. Но тут пришел командир этой стрелковой роты, который имел уже другую задачу. За какой-то час задача сменилась дважды. Оказывается, закрепляться не будем, а будем продвигаться вперед, и в случае успешного продвижения следует наращивать темп. На это у командования были все основания.
На других направлениях этого участка тоже пехота подтянулась, и теперь нам, самоходчикам, да и им тоже, будет веселее и сподручнее, а там, сзади, подтягивалась артиллерия. Двинемся вперед по команде, поданной по радио условным сигналом, для нас таким сигналом были три семерки.
По нашей карте значилось, что за высотой, которую мы обходили слева, должен быть населенный пункт, название которого у меня в памяти стерлось, но только четко помню, что это в семи километрах южнее Бюттова, на шоссе, идущем на юг. Справа и слева слышалась артиллерийская стрельба. До населенного пункта, на который мы были нацелены, – чуть больше километра. Там сходились две шоссейные дороги. На этой важной точке немцы сидели крепко, потому что она была важным звеном их обороны. Слева наши соединения успешно теснили немцев, а они откатывались к северу в сторону Данцига и Гдыни. По этому шоссе отступали разбитые гитлеровские части, и потерять такую дорогу в условиях весенней распутицы – значит потерять многое. Наше командование тоже это понимало, и поэтому была поставлена задача перерезать шоссе и удерживать его до прихода других частей, чтобы прочно удерживать этот важный клочок польской земли. По всему чувствовалось, что нас маловато, да и что можно увидеть ночью. Надежда была только на то, что ночной атакой мы собьем немцев и закрепимся, а к утру нас уже будет больше.
