Некоторые утверждали, что Шарлотта также не осталась равнодушной к обаятельному депутату. Но в их словах есть основания усомниться: мадемуазель Корде не любила красавчиков. Личные интересы в эти тревожные дни для нее вряд ли существовали. Но ее ненависть к Марату выступления Барбару наверняка укрепили. В то время как в Париже властвовали «чудовища, фурии и убийцы», с балкона Интендантства выступали герои революции. Раньше Шарлотта только читала гневные обвинения в адрес кровожадного триумвира; она, скорее всего, даже не видела его портрета. Марат представлялся ей некой разрушительной стихией, грозящей истребить республиканцев и стать тираном. Теперь же, в речах изгнанников, которых недаром называли кудесниками слова, Марат предстал перед ней в зримом образе чудовища — уродливой головой Горы. «У него в душе проказа; он пьет кровь Франции, чтобы продлить свои отвратительные дни. И если Франция не избавится от этого чудовища, анархия со всеми ее ужасами пожрет детей нации», — говорил Барбару, и перед взором Шарлотты безликая стихия анархии обретала очертания жуткого существа, имя которому Марат. Наверно, чем больше голов требовал Марат во имя спасения Республики, тем меньше видел он людей, с чьих плеч скатывались эти головы. Головы отсекали от ветвистого древа зла, и чем больше их отсекали, тем больше их вырастало. Для Марата враги народа превращались в гигантскую тысячеголовую гидру, для Шарлотты ненавистная тирания и анархия воплотились в облике чудовища Марата. Человек не может уничтожить стихию, но может уничтожить чудовище.
Кто-то считает, что ненависть к Марату (внушенная или подкрепленная Барбару) стала причиной возникновения между Шарлоттой и Барбару чувства, близкого к дружбе. Взаимной симпатии. Некоторые, наоборот, говорят, что жирондисты украдкой посмеивались, глядя на экзальтированную провинциалку в нелепых платьях, являвшуюся как на работу в особняк Интендантства и молча с благоговением взиравшую на народных представителей. Возможно, глядя на Шарлотту, они ностальгически вспоминали мадам Ролан.
Но, несмотря на молодость, блистательный ораторский талант, на поддержку граждан и гражданок, как юных, так и матерей и отцов семейств, готовых идти за защитниками Республики, чтобы освободить столицу от ненавистного Марата и восстановить законность, среди жирондистов не нашлось никого, кто смог бы повести федератов на Париж. Ни епископ Фоше, ни Ларивьер, ни Кюсси, избранные от Кальвадоса, не обладали достаточной энергией для организации сопротивления; среди членов Административного собрания взять на себя руководство мог бы Бугон-Лонгрэ, но и он оказался нерешительным. В результате во главе повстанческой армии оказался участник войны за независимость Соединенных Штатов генерал Феликс Вимпфен, начальником штаба у которого служил маркиз де Пюизе, впоследствии переметнувшийся в лагерь роялистов и возглавивший отряды шуанов[62]. Вимпфена не без основания подозревали в сочувствии монархии, и республиканцы назначили его скрепя сердца. Но иных кандидатур под рукой не оказалось.
Девятнадцатого июня в церкви Сент-Этьен начали записывать волонтеров в армию федератов. В энтузиастическом порыве в список, возглавленный местным кюре, записалось почти полторы тысячи добровольцев. Когда же опьянение речами прошло, большинство волонтеров поспешили вычеркнуть из него свои фамилии. В конце концов стать «солдатами свободы» и идти на Париж сразиться с «тиранией разбойников, оскорбивших народ, вырвавших из его рук власть и растративших его достояние» выразили желание всего сорок пять добровольцев. Рассудительные нормандцы не хотели оказаться невольными пособниками роялистов. Ипполит Бугон-Лонгрэ, окончательно растерявшийся перед лицом надвигавшихся событий, с трудом заставил себя записаться в стремительно сокращавшийся список. Тем не менее Вимпфен пообещал, что поведет на Париж не менее шестидесяти тысяч человек. В Эвре начали свозить продовольствие и армейское снаряжение.
На улицах Кана царило лихорадочное оживление. Стихийные депутации приходили в штаб жирондистов, дабы поклясться в верности республиканским идеалам. Девушки подносили изгнанникам цветы и венки, перевитые трехцветными лентами. Жирей-Дюпре сочинял стихи и даже написал Нормандскую Марсельезу, положив на музыку Руже де Лиля новые слова:
О, гордый город наш, вперед!
Настанет славы час для Кана;
На знамени его увидят
Девиз «Законы или Смерть».
Жители с восторгом принимали строки, посвященные их городу, и во все глаза смотрели на известных депутатов. В атмосфере всеобщего оживления Шарлотта — к удивлению многих — все больше замыкалась в себе, а когда Леклерк спрашивал ее, когда они вновь пойдут в Интендантство, отмалчивалась и отпускала его. Воспитанная аббатисой-аристократкой, девушка не позволяла себе появляться в общественном месте без сопровождения, и Леклерк с одобрения мадам де Бретвиль исполнял роль компаньонки мадемуазель Корде.
Перестав посещать Интендантство и выходить на улицу, Шарлотта тем не менее пребывала в центре событий: в окно она видела шествовавших по городу «депутатов свободы», слышала их зажигательные речи и становилась еще мрачнее. Сомнений в том, кто главный виновник бед ее отечества, у нее больше не осталось. Пусть себе депутаты собирают армию — по мнению Шарлотты, чтобы сразить чудовище, армия не нужна. «Для него армии слишком много, он не заслуживает таких почестей; чтобы поразить его, достаточно одной женщины».Скорее всего, уединение понадобилось Шарлотте, чтобы разработать план убийства Марата. Полагают, сначала она хотела нанести ему удар кинжалом на трибуне Конвента, для чего, собственно, ей и понадобилось рекомендательное письмо к Деперре, ибо тот как депутат мог провести ее на место рядом с трибуной. Но, похоже, по дороге она отказалась от этого замысла, поняв, что таким образом «в сиянии славы» погибнет не только она, но и злейший враг, а его героическая гибель в ее намерения не входила. В том, что она погибнет сразу вслед за Маратом, разорванная на части его разъяренными почитателями, у нее сомнений не было — она помнила страшную гибель Бельзенса и Байе.
После долгих размышлений она, наконец, нашла повод попросить аудиенции у Барбару: ее подруга, канонисса Александрии де Форбен, вынужденная эмигрировать в Швейцарию, осталась без средств, а ей хотелось получать положенную ей небольшую пенсию. Почему Шарлотта решила ходатайствовать за подругу именно перед Барбару? Форбены родом из Авиньона, Барбару — из Марселя, и их семьи были знакомы, поэтому Шарлотта надеялась заинтересовать депутата судьбой подруги и под благовидным предлогом получить желаемые рекомендации.
