Двадцатого сентября 1793 года Шарлотта, как всегда, в сопровождении Леклерка, явилась в Интендантство и сразу попросила провести ее к гражданину Барбару. В «Мемуарах», написанных Луве, когда он скрывался в пещерах Юры от якобинского террора, можно прочесть: «В Интендантство, где мы все размещались, к Барбару явилась молодая девушка высокого роста, стройная, благовоспитанная, со скромными манерами. Во всем ее лице, во всей фигуре поразительным образом соединились кротость и достоинство, свидетельствовавшие о чудной душе. С тех пор, как эта девушка приковала к себе взоры всего мира, мы вместе вспоминали обстоятельства этого визита, ибо теперь ясно, что милость, просимая ею для кого-то из родственников, была всего лишь предлогом. Истинным мотивом ее посещения явилось желание познакомиться с некоторыми из основателей той Республики, ради которой она готовилась принести себя в жертву. И, возможно, ей хотелось, чтобы потом, когда ее не станет, кто-нибудь запечатлел у себя в памяти черты ее лица. Так вот, в моей памяти они пребудут вечно».
Шарлотта попросила у Барбару рекомендательное письмо к министру внутренних дел, чтобы ходатайствовать за лишившуюся пенсии подругу. Барбару внимательно выслушал ее и обещал помочь, но заметил, что рекомендация изгнанника может навредить ее делу. Тогда она спросила, нет ли у него среди нынешних депутатов друзей, которым он мог бы рекомендовать ее, дабы те могли ходатайствовать за нее перед министром. Со своей стороны, Шарлотта предложила передать письма изгнанных жирондистов их друзьям в Париж. Барбару с радостью согласился, так как пользоваться официальной почтой было рискованно, и попросил Шарлотту зайти через несколько дней.
Мадемуазель Корде впервые разговаривала с человеком, бросившим вызов Марату, но не сумевшему победить его. О чем еще они говорили, помимо обсуждения способов помочь Александрии? Впечатление, произведенное Барбару на Шарлотту во время этой встречи, оказалось более сильным, нежели когда девушка лишь издали внимала его речам. После личного общения ее, видимо, перестала отпугивать красота «располневшего Антиноя», как иронически называли в то время Барбару. Если бы Шарлотта не прониклась симпатией к Барбару, вряд ли она стала бы писать именно ему свое последнее письмо.
Вскоре Шарлотта засобиралась в дорогу. Казалось, она уезжала без надежды когда-либо вернуться. Она сожгла все хранившиеся у нее газеты и брошюры политического содержания и в том числе случайно попавший год назад в ее руки листок с куплетами под названием «Анти-Марат», высмеивавшими граждан, попавшихся на удочку Чудовища.
Девушка посетила бывшую настоятельницу монастыря мадам де Понтекулан и вернула ей взятые у нее когда-то книги. Раздала свои книги, оставив себе только любимого Плутарха (толстый том «Жизнеописаний» она возьмет с собой в Париж). Навестила мадам Готье де Вилье, и, подарив ей одну из своих любимых безделушек, со слезами расцеловала ее в обе щеки. Удивленная столь необычным для подруги проявлением чувств, мадам де Вилье спросила, в чем причина ее печали, но Шарлотта не ответила. Папку со своими рисунками, кисти и карандаши она отдала маленькому Луи Люнелю, сыну столяра, проживавшего по соседству. Раздала подругам немногие имевшиеся у нее золотые украшения. Всем, кто спрашивал ее, зачем она едет в Париж, Шарлотта говорила, что намерена хлопотать за подругу, оказавшуюся в стесненных обстоятельствах в Швейцарии. Услышав такой ответ, приятельницы недоуменно пожимали плечами: хлопотать за эмигрантку, пусть даже и вынужденную, было опасно и, в сущности, безнадежно. Но Шарлотту это не смущало: предлог найден, значит, никто не узнает ее истинной цели. Бродя по знакомым улицам, она часто останавливалась, вглядываясь в людей, в дома. Как-то раз, простояв несколько минут возле игроков в карты, она повернулась и, опустив голову, медленно пошла прочь, бросив изумленным мужчинам: «Вы играете, а отечество погибает!» В другой раз, проходя мимо сидевших на лавочке кумушек, она в сердцах воскликнула: «Нет, Марат никогда не будет править Францией, даже если у нас не останется ни одного мужчины!» Возможно, она вспомнила, как несколько дней назад мадам Граншан, под впечатлением рассказов о преступлениях парижской черни, воскликнула: «Как могли случиться все эти ужасы? Неужели во Франции больше не осталось мужчин?» И принялась охать и сокрушаться вместе с мадам де Бретвиль. Шарлотта в беседу подруг не вмешивалась, но если бы мадам Граншан задала свой вопрос ей, она бы с уверенностью ответила: «Нет, не осталось». И заплакала бы. А если бы мадам де Бретвиль спросила, что ее так разволновало, ответила бы: «Я плачу над Францией, над моими родными и над вами. Пока жив Марат, кто может быть уверен, что он будет жить?»
А так как Брут тебе — пример для подражанья,
Ты должен, как и он, не ведать колебанья[64].
Однажды Ипполит Бугон-Лонгрэ пригласил Шарлотту на обед к Левеку, председателю Административного совета Кальвадоса. Общество намеревались почтить своим присутствием наиболее видные жирондисты. Бугон-Лонгрэ полагал, что девушке будет интересно поближе познакомиться с вождями единственной, по его мнению, партии, способной спасти республику. К этому времени Шарлотта, скорее всего, уже была твердо уверена: без нее республика не будет спасена. Она видела, как провалился набор волонтеров в повстанческую армию, видела, какой малочисленный отряд прибыл в армию Вимпфена из Бретани, и поэтому, когда женщины Кана, ликуя, вручали волонтерам цветы, она стояла в стороне, с трудом сдерживая слезы. Она не обольщалась: до обещанной шестидесятитысячной армии генералу было еще очень и очень далеко. А пока редкие добровольцы медленно подтягивались к местам сборов, Париж окружил себя стеной штыков, и армия диктатора Марата готовилась выступить в поход. В воздухе Франции уже витал кровавый призрак надвигавшегося Террора, и Шарлотту одолевали исключительно грустные мысли. Во время ассамблеи она скромно сидела в углу рядом с застенчивым и робким Луи дю Буа (будущим восторженным биографом мадемуазель Корде), и оба внимали ораторам, призывавшим остановить Чудовище, которое существованием своим «позорит человеческий род». И Робеспьер, и Дантон в речах изгнанников оставались где-то в стороне, хотя они не могли не сознавать, что Неподкупный является для них гораздо более грозным противником. Впоследствии, когда жирондистов стали обвинять в том, что они направляли кинжал Шарлотты, Барбару ответил: «Если бы мы тогда знали о ее намерении и могли бы направить ее руку, то месть наша обрушилась бы не на Марата». Никто не сумел разгадать страшного замысла мадемуазель Корде, никто не понял, что в те дни она прощалась со всеми, кто был ей дорог, со всем, что привязывало ее к жизни. «Девушка юная, трогательная, очаровательная, скромная, естественная в движениях своих; взгляд ее отличался живостью, а облик кротостью; здоровый цвет лица, алые губы и пышные каштановые кудри придавали ее лицу восхитительное выражение» — такой увидел Шарлотту в тот вечер Луи дю Буа.
