Агитационный комитет выпустил последние бюллетени. Движение гасло, преданное — в который раз! — вождями социалистической партии.
Мы разъезжались из Милана на автомобилях: железные дороги еще не работали. Хотя шоферы тоже бастовали, но для партии было сделано исключение. Мне пришлось ехать вместе с представителем Французской социалистической партии Лорио. За Павией нам пришлось пересечь область, где свыше пятидесяти дней продолжалась забастовка батраков.
По въезде в одну из деревень наш автомобиль остановила группа забастовщиков.
— А, синьоры прогуливаются на автомобиле, не так ли? — сказал один из них, с красной повязкой на рукаве. В его голосе звучали насмешка и угроза.
— Мы ваши товарищи… — начал я.
— Теперь все стали товарищами! Перетрусили — вот и товарищи! — перебил он меня еще насмешливее.
Другие батраки окружили наш автомобиль. Лорио, не понимавший по-итальянски, с недоумением оглядывался вокруг.
— Слезайте! Машина конфискована! — приказал батрак с красной повязкой.
— Дорогой товарищ, — запротестовал я, — ты все-таки должен осмотреть документы. — Я протянул ему партийный билет и делегатскую карточку Национального совета.
При виде этих бумаг нахмуренные лица прояснились. Нам крепко пожали руки и извинились за беспокойство. Пригласили поговорить.
— Мы бастуем уже больше пятидесяти дней. Никто из центра не руководит нами. Каждое утро мы ожидаем — и до сегодняшнего дня напрасно — секретаря из федерации сельскохозяйственных рабочих… Никого! Сегодня как раз у нас собрание. Рабочие уже устали и начинают отчаиваться. Поля запустели… Жалко на них смотреть… Мы ведь любим эту землю, хотя она вымотала из нас все силы. А хозяева? Эти-то заботятся: вызвали карабинеров и отряды. Но последнее слово еще не сказано. Мы недаром боролись, поборемся еще. Ты произнесешь нам речь на собрании, пусть и француз скажет.
Деревенская площадь была заполнена толпой батраков. Когда сопровождавший нас товарищ с красной повязкой представил нас этой безмолвной массе истомившихся в ожидании помощи загорелых людей, громкие аплодисменты, сменившиеся пением «Интернационала», встретили нас. Лорио вытирал слезы, катившиеся по щекам. У меня сжалось сердце и не хватало духу сказать им, что партия отказывается расширить забастовочное движение.
По всей этой провинции, вплоть до Асти, где кончалась забастовочная зона, нас останавливали при въезде в каждую деревню. Встречали, как врагов, но, узнав товарищей, приветствовали и просили выступить. Лорио, потрясенный, говорил:
— Но ведь это революция! Надо действовать без промедления!
В полночь нас остановили для обычного осмотра у внутренней таможни[69], а через несколько шагов мы были окружены полицейскими и карабинерами во главе с комиссаром в трехцветном шарфе. Все внимание этой пестрой банды было обращено на моего французского товарища: я был старым знакомым.
— Мы узнали, что вы тайно выехали из Милана…
— Тайно? — рассмеялся я. — Мы получили официальное разрешение за подписью начальника полиции Гасти. Вот так открытие!
— Извольте молчать! — закричал комиссар и, обращаясь к Лорио, спросил — Ваше имя? Какой национальности?
Лорио, не понимавший ни звука по-итальянски, обратился ко мне.
— Чего он хочет?
— Он тебя спрашивает…
— Молчать! — прервал меня снова комиссар. — Я не дурак, понимаю, что вы хотите сговориться!
Я замолчал. Комиссар не понимал ни слова по-французски, полицейские еще меньше.
Начался самый забавный диалог, какой мне когда-либо приходилось слышать. Комиссар спрашивал, а Лорио неизменно отвечал:
— Не понимаю.
Комиссар повышал голос; затем стал кричать: ему, вероятно, казалось, что так Лорио поймет лучше.
Наконец, устав, комиссар обратился ко мне:
— Этот синьор, — он показал на Лорио, — русский. Не правда ли?
— Гм… Когда мы уезжали из Милана, он еще был французом… Если вы полагаете, что в пути он превратился в русского…
— Прошу без острот! Я говорю вам, что это русский. Вы, может, не знаете, но я-то знаю.
— Зачем же вы тогда спрашиваете у меня? Наконец, у него должны быть документы!..
— Знаем мы ваши документы! — насмешливо ответил комиссар.
Явился переводчик, и дело разъяснилось. Комиссар долго не хотел поверить, что Лорио не «большевистский агент». На всякий случай полиция сопровождала его до самой границы.
В Фоссано меня несколько раз допрашивали в охранке, куда я девал русского, с которым выехал из Милана.
Лавочники моего городка были объяты паникой. В один прекрасный день, когда я работал в парикмахерской, явился ко мне один из них.
— Синьор, — торжественно заявил он мне, — вы секретарь Палаты труда, и я вам, как таковому, вручаю ключи от моего магазина. Я больше не желаю нести никакой ответственности.
Я так и замер с бритвой в руке; мой клиент глядел тоже с великим изумлением на лавочника.
— Я не один, — продолжал лавочник, — другие так же рассуждают. Так не может продолжаться! Забирайте наши магазины, устраивайте кооперативы, где мы будем служащими, но только, ради бога, наведите какой-нибудь порядок. Так не может продолжаться.
— Послушайте, — сказал я, — после того как вы очистили свой магазин — мы прекрасно знаем, где вы спрятали товары (я, конечно, этого не знал), — вы являетесь к нам сюда и предлагаете нам ключи…
— Это не так!.. — пробормотал растерявшийся купец. Было ясно, что я попал в цель.
Истек срок найма нашего помещения, и нас выставили из «Семейного клуба». У нас имелось несколько скамеек, кое-какие книги, с полдюжины знамен и неограниченное количество веры в социализм! Но за все это мы, однако, нигде не могли раздобыть даже две комнаты в наем. Один товарищ, угольщик, наконец предложил нам свой склад. Когда-то здесь была часовня, и до сих пор еще виднелись остатки алтаря. Полукруглый свод ее был невысок и поддерживался посредине подобием колонны. Но он был достаточно просторен, этот склад, и мы решили в ожидании лучшего обосноваться здесь. Полчища мышей, пауков и всяких жуков были изгнаны из своих убежищ. По воскресеньям свободные от работы товарищи убирали, чистили, красили и всячески отделывали помещение своей Палаты труда. Делалось это с энтузиазмом и необыкновенно добросовестно. Через три недели бывший склад нельзя было узнать. Мы заключили длительный контракт, и на этот раз успокоились надолго. Здесь мы развернули работу вовсю. Вскоре у нас появилась своя еженедельная газета, орган нашей социалистической секции — «Лаворо» («Труд»). На муниципальные выборы социалисты впервые явились с четкой классовой программой. В муниципальный совет были избраны семь социалистов. Отчаянными усилиями буржуазии удалось сохранить за собой большинство, но весьма незначительное.
