По указанию Волоха Саша описал свои “находки” в рапорте директору ФСБ. Ковалев тогда поблагодарил его и сказал, что займется этим сам. Однако через шесть месяцев ничего не произошло. Хохольков по-прежнему руководил УРПО, а Саша в который раз решил, что дело положили под сукно.
А теперь Ковалев приказывает ему идти под командование Хохолькова!
— По поводу Хохолькова не беспокойся, — сказал директор, которого явно забавлял Сашин недоуменный взгляд. — Мы проверили твою информацию и приняли ее к сведению. Мне нужен свой человек в этом отделе. Если заметишь что-нибудь подозрительное, докладывай лично мне. Это приказ.
— Есть, товарищ генерал-полковник! — только и мог сказать Саша.
УРПО, В КОТОРОМ работало около сорока оперов, пользовалось в структуре ФСБ беспрецедентной автономией. У него были собственные автопарк, технические службы, группа захвата и своя картотека агентов. Управление располагалось в отдельном здании без вывески, далеко от Лубянки. Оказавшись в УРПО, Саша достаточно быстро понял, что подразделение создано для внесудебных акций против лиц, подозреваемых в тяжких преступлениях.
В основе деятельности УРПО лежала та концепция, что в чрезвычайных обстоятельствах силовые структуры имеют право действовать вне рамок закона. Это была та же самая логика, за которую год назад поплатился генерал Лебедь, предлагавший дать право на внесудебные расправы своему “Российскому легиону”. И вот теперь подобная структура тайно возникла внутри ФСБ.
Впоследствии в своих статьях и выступлениях Саша развивал мысль, что УРПО возникло как логическое следствие чеченской войны. Война, говорил он, легитимизирует многие вещи, которые в мирной жизни абсолютно немыслимы, включая преднамеренное убийство (противника), произвольный арест (взятие в плен), ущерб для собственности и жизни мирных жителей, которые имели несчастье оказаться в зоне боевых действий. На войне нормальные законы не действуют — людей защищают Женевские конвенции. Однако война в Чечне так и не была объявлена, и то, что там происходило, считалось обеспечением правопорядка, то есть теоретически подчинялось законам мирного времени.
В этом смысле ликвидация Дудаева, к примеру, должна была квалифицироваться как внесудебная расправа, а вовсе не военная операция. А чеченец, захваченный с оружием в руках, должен был считаться взятым под стражу подозреваемым, но никак не военнопленным. Однако сотрудники ФСБ обращались с пленными по своему усмотрению, в условиях полного правового вакуума, в котором не работали ни конституционные гарантии, ни Женевские конвенции.
Привыкнув убивать, похищать и пытать чеченцев без оглядки на закон, в ФСБ быстро смекнули, что такие же приемы будут чрезвычайно эффективны и в мирной жизни для борьбы с организованной преступностью. Так возникло УРПО.
Саша рассказал, что в УРПО, как правило, брали оперов, за которыми “была кровь”. К примеру, один из офицеров “вернулся в строй”, отбыв срок за убийство подозреваемого в изнасиловании. Другая группа сотрудников “пустила в расход” четверых дагестанских бандитов, которые имели неосторожность вымогать деньги у владельца магазина, оказавшегося сыном одного из бывших руководителей КГБ.
С первого дня службы в УРПО Сашу насторожила царившая там неформальная, “полевая” оперативная практика — как на войне. Конечно, ему и раньше приходилось нарушать закон, но всегда по письменному приказу сверху, и кто-то из начальства за это отвечал. В УРПО же все было по-другому. Привыкший скрупулезно протоколировать свои действия в “оперативном деле”, он с удивлением обнаружил, что здесь приказы отдаются устно, письменных рапортов о выполнении не требуют, и операции зачастую вообще нигде не регистрируют, чтобы не оставалось следов.
Когда Саша рассказывал мне все это ночью по дороге в Стамбул, он, конечно, понимал, что его откровения бросают тень также и на него. Меня все время подмывало спросить: вот ты обличаешь Контору, а как насчет тебя самого? Но он ответил, не дожидаясь вопроса.
— Не скажу, что я святой, но на мне нет крови. Я ведь попал в УРПО только потому, что Ковалев определил меня туда. Хохольков никогда не взял бы меня сам. И еще: ведь когда меня посадили в Лефортово и стали шить дела одно за другим, перевернули всю мою деятельность с первого дня службы — и ничего серьезного не нашли, кроме трех смехотворных мелких эпизодов! Если бы на мне была кровь, это точно бы всплыло!
Тогда же он дал ответ и на второй занимавший меня деликатный вопрос. Оказалось, что изначально его конфликт с Конторой был никак не связан с политикой или желанием кого-то обличать. Политическая составляющая появилась гораздо позже. А то, что в конечном итоге все это вылилось в открытый бунт — да у него и в мыслях такого не было. В действительности то был всего лишь акт самосохранения. Он просто понял, что в УРПО ему рано или поздно придется “брать на себя кровь” и стал искать способ этого избежать; к конфронтации с системой его привела неумолимая логика последующих событий — “закон непредвиденных последствий”.
— К тому же я и поработать-то в УРПО толком не успел, — продолжал он. — Я пришел туда в сентябре 97-го; потребовалось два с лишним месяца, чтобы разобраться что к чему. А к Новому году я уже ломал голову над тем, как оттуда поскорее убраться.
Поначалу задания Саши касались того же типа “объектов”, с которыми он работал в АТЦ: банды, похитители, коррумпированные сотрудники милиции. “Первым звонком”, который его серьезно обеспокоил, стало “дело Трепашкина”. Как-то в октябре Гусак сказал: “Есть тут один парень, Михаил Трепашкин. Он — твой новый объект. Пойди ознакомься с делом”.
Саша изучил досье. Оказалось, что Трепашкин, как и он, подполковник, двенадцать лет прослужил в КГБ, разругался с начальством, был изгнан из органов, а теперь пытался отсудить у ФСБ компенсацию. Он опубликовал открытое письмо Ельцину, где утверждал, что спецслужбы погрязли в коррупции. Это была тема, близкая Саше. Теперь Трепашкин работал следователем в налоговой службе. Когда Гусак приказал с ним “разобраться”, Саша прикинулся дурачком:
— Что ты имеешь в виду — “разобраться”?
— Не понимаешь? Ты же знаешь, Трепашкин подал в суд, раздает интервью… Нужно его заткнуть. Это личная просьба директора.
— А как мы можем его “заткнуть”?
— Подбросить ему оружие.
— Не получится! Он же опер, сам знает все эти фокусы…
— Ну тогда просто дать по голове в подъезде, чтоб понял, что мы не шутим, — Гусак начал терять терпение. — В случае чего объяснишь, что пытался отобрать удостоверение ФСБ, которое он так и не сдал. Не прикидывайся идиотом, Саша. Ты что, не знаешь, что мы здесь делаем? Мы — отдел специальных задач. Мы нужны, чтобы решать проблемы, а не задавать вопросы.
