Таким образом, отношения между главами двух империй нельзя назвать полностью враждебными, несмотря на почти непрерывную войну между ними. Впрочем, Византия отдавала арабам своеобразное преимущество над европейцами, как указывает историк Васильев, который в качестве примера приводит тот факт, что византийский протокол отводит сарацинским «друзьям» более почетное место за императорским столом, чем «франкским друзьям». Послы с Востока имели превосходство над послами с Запада[96].
Существовали и перебежчики, которые переметывались от Византии к арабам и наоборот. Арабов иногда прельщали определенные свободы, которыми можно было пользоваться по ту сторону границы, например, возможность пить вино. Другим приходилось бежать, совершив преступление. Нам известно немало примеров византийцев, ставших перебежчиками по политическим мотивам, причем впоследствии эти люди занимали важные посты в окружении халифа. Некоторые принимали ислам и оставались навсегда, другие пытались вернуться в родную страну. Были еще целые племена, которые пускались в бега, чтобы избавиться от слишком авторитарной власти, и военнопленные, которые предпочитали не возвращаться на родину: они меняли веру и получали земельную собственность. Византия набирала переводчиков из их числа.
Безусловно, самым знаменитым из византийцев, перешедших на службу к арабам, был стратиг Тацат, бежавший в 784 г. Покинул родину и стратиг Элпидий: его обвинили в любовной связи с императрицей Ириной. У командующего сицилийским флотом Евфимия был другой мотив: он женился на монахине. Стратиг Андроник Дука тоже перешел к арабам и принял ислам.
Матери многих халифов имели греческое происхождение: Каратис, мать Ватика (внук Харуна ар-Рашида), Хабашийя, мать Мунтасира, Курб, мать Мухтади, Дирар, мать Мутадида и, чуть позже, знаменитая Шагхаб, мать Муктадира, дворец которого был буквально наводнен греками и гречанками. Шагхаб осталась в воспоминаниях как одна из самых жадных до роскоши и богатства императорских наложниц.
Пленники, жившие среди местного населения, способствовали тому, что два народа все больше узнавали об обычаях и цивилизации своих соседей. Важные личности, находившиеся под арестом в предоставленных им домах, могли получать все, что хотели. Прочие, которых принуждали к работе, особенно на мануфактурах, в силу обстоятельств общались с теми, с кем проводили дни. Такие же, и даже более постоянные контакты устанавливались в приграничных районах, где почти все население говорило на двух языках. Основными занятиями там были контрабанда и шпионаж. Нескончаемые стычки, обмен пленными и всевозможные проявления войны не могли не оказывать влияния на обе страны.
Наконец, для христиан паломничество в Иерусалим было возможностью погрузиться в этот арабский мир, о котором столько говорили и так мало знали. Хотя мы располагаем лишь обрывочными сведениями об аббасидском периоде, похоже, что подданные василевса обладали достаточной свободой, чтобы без помех отправиться на Святую землю; возможно, для этого требовались лишь соответствующее разрешение и уплата налогов. И там тоже происходили контакты, которые помогали мусульманам и христианам лучше узнать друг друга.
Вынужденные жить по соседству в силу географического расположения, презирая и восхищаясь друг другом, арабы и византийцы одновременно притягивались друг к другу и отталкивались. Их враждебность смягчалась тем, что и те, и другие исповедовали монотеизм и разделяли уверенность в том, что кроме них и, в какой-то степени, персов и индийцев все остальные народы коснеют во мраке невежества и дикарства. «Есть только два глаза, которым божество поручило освещать мир: могучая империя римлян и община, мудро управляемая персами», — написал Сасанид Хосров императору Маврикию. После крушения персов настала очередь арабов «освещать мир».
Харун ар-Рашид и война с василевсом
Саффах и Мансур придавали войне с Византией не слишком большое значение. Для первых двух аббасидских халифов, занятых укреплением своей власти и отражением нападений хазар, война с неверными не была первейшей заботой. У их противника тоже имелись куда более насущные задачи: борьба против славянских племен во Фракии и Македонии, а главное, отпор булгарам, чей натиск в тот момент представлял гораздо большую опасность чем арабская экспансия. Войска Мансура и Константина V редко сталкивались в серьезных сражениях. Они совершали набеги, уничтожали города (Мелитена, Массиса, Адана, Мараш), население которых уводили в полон. В 771 г. арабский флот совершил нападение на Кипр, где в плен попал византийский наместник.
Когда к власти пришел Махди, наступление на Византию началось с новой силой. В 778 г., когда Лев IV захватил Самосату, халиф собрал мощную армию под командованием своего дяди Аббаса ибн Мухаммеда, который взял Мараш. Византийцы снова заняли город и угнали во Фракию все яковитское население. В следующем году Мараш снова перешел в арабские руки. Военными действиями командовал Хасан ибн Кахтаба, который во главе 30 000 человек, не считая добровольцев, дошел до Амория и Дорилеи (современный Эскишехир) в 350 километрах от Константинополя. Он жег и разорял страну, не встречая сопротивления, так как император приказал своим войскам отступать без боя.
В 780 г. арабская угроза стала еще серьезнее. Махди сначала продолжил строительство линии укреплений вдоль границы, которая неоднократно служила опорным пунктом для его войск. После нападения византийцев на Мараш он защитил этот город, приказав построить Хадас между Марашем и Мелитеной (Малатья), чтобы преградить путь нападающим с севера. Так с обеих сторон возникла линия укреплений-тхугуров, протянувшаяся от Сирии до границ Армении. Обслуживавшие ее регулярные части и ополченцы жили грабежом и подаянием. Они вели постоянную «священную войну», а по другую сторону всегда подвижной границы им противостояли византийские добровольцы, защищавшие христианскую веру с помощью тех же налетов и грабежей. Газы и мурабитун стояли против византийских акритов, и они еще долго оставались на своем посту в каждом из двух обществ. Они находились далеко от властей, практически в изоляции, общаясь только с местным населением, и сражались друг с другом, но в то же время устанавливали братские отношения и даже переходили к противнику с оружием и имуществом. Эти отношения оказали влияние на мистическое учение мусульманских дервишей. Романы о греческом, арабском и тюркском рыцарстве сохранили память об этом.
Обеспечив таким образом оборону границы, по крайней мере на время, поскольку Харун впоследствии ее усовершенствовал и осовременил, Махди в 779 г. начал первый крупный военный поход. Во главе армии он поставил Харуна, в пользу которого он уже склонялся в вопросе о выборе наследника. Кроме того, он хотел, подобно тому, как поступил с ним самим его отец, сделать своего сына полководцем, возложив на него, хотя бы номинально, ответственность за целую армию. Юный принц, которому не было еще и пятнадцати, очевидно, был окружен военачальниками и советниками. В первую очередь, речь идет о Халиде Бармакиде и его сыновьях Яхье, Хасане и Сулеймане, а также постельничем Раби ал-Юнусе, хотя представляется, что фактически командование находилось в руках Яхьи. Махди и аббасидские принцы проводили Харуна по перевалам Тавра до реки Сейхан[97], где халиф выбрал место для города, который он назвал ал-Махдия, а затем предоставил сыну честь ввести армию на вражескую территорию. Махди набрал свои силы из хорасанских отрядов. Остальные, возможно, были присоединившимися к ним добровольцами. С этой многочисленной армией риск поражения был минимальным, и были все основания полагать, что для молодого принца эта экспедиция должна была стать, скорее, маневрами, чем настоящей войной.
