— Ах, простите, коллега, — говорю я ему. — Я вас перебудил?
Потом он мне врезал — по-моему, несправедливо, ведь нет особого оскорбления в том, чтобы сказать, что человек «переспал» со своей приятельницей.
Некоторые неологизмы кажутся мне вполне удачными. Например, пока я не обзавелся собственной машиной, я всегда приговаривал: «Я езжу не на автомобиле, а на гетеромобиле — то есть не своей, а на чужой, с тем, кто меня прихватит».
Иногда удается сострить, и не сочиняя новое слово, — например, когда мне предложили подлить чаю, а я ответил: «Я не чаю больше чаю».
Естественно, порой в словесной игре бывает задействовано не отдельное слово, а целая цепочка. Знакомый поведал мне, что он перешел в католичество из протеста против Гитлера и национал-социализма и даже стал священником, но потом осознал, что Католическая церковь — такой же тоталитарный институт, как и национал-социализм. А надо сказать, что он изначально не был христианином и крестился непосредственно перед тем, как приступил к богословским занятиям. Вот я и ответил ему с большим сочувствием: «Да, крест крюко-креста не слаще».
Остроумные замечания облегчают выступление докладчику, а в дискуссии после доклада затрудняют положение оппонента. На докладе, открывавшем «Штирийскую осень»[9], я хотел дать понять, что вправе рассуждать не только на медицинские, но и на философские темы, и подчеркнуть то обстоятельство, что наряду со степенью доктора медицины имею и степень по философии. И я сказал:
— Дамы и господа, хотя я закончил аспирантуру не только по медицине, но и по философии, обычно я об этом не упоминаю, ведь я знаю разлюбезных моих венских коллег: они не скажут, что Франкл — доктор вдвойне, они скажут, что он лишь наполовину врач.
А в качестве примера дискуссий расскажу такой случай: я прочел лекцию в Мюнхене, в Академии изящных искусств, и после этого на меня напал — даже набросился — молодой человек:
— Господин Франкл, вы тут рассуждаете о сексуальности, но разве профессор, который целый день торчит на семинарах да читает лекции, способен на естественный здоровый секс? Вы хотя бы представление о нем имеете?
— Знаете, любезный, — отвечал я, — ваш стиль полемики напоминает мне одного венского остряка: узнав, что у пекаря десять детей, он его спросил: «А когда ж вы печь растапливаете?»
Публика засмеялась, и я продолжал:
— Вот и вы: неужто вы сомневаетесь, что человек, который день напролет выполняет свои обязанности в университете, ночью может вести нормальную половую жизнь?
Так я завоевал аудиторию.
В другой раз, тоже в разгар дискуссии, вышло так, что я не оппонента хотел смутить, но сам избежать неловкости. В университетском кампусе небольшого американского городка мне после доклада на богословском факультете задали вопрос, как я понимаю концепцию «Бога над Богом», то есть «Бога по ту сторону Бога», сформулированную знаменитым теологом Паулем Тиллихом[10]. Я понятия не имел об этой концепции и вывернулся, ответив: «If I answer your question regarding „The God above the God“ this would imply that I consider myself a Tillich above the Tillich», то есть: «Если б я дерзнул ответить на ваш вопрос о Боге над Богом, то попытался бы выдать себя за Тиллиха над Тиллихом».
От словесной игры недалеко и до загадок. Однажды мне удалось сочинить загадку, которая даже попала в газету, да еще и в форме «шарады». Звучит она так: «В союзе со мной вышел титул мужской». Поныне эту загадку сумели разгадать только двое: «Илия». Союз (я слегка затемнил, сказав «в союзе») — «или» + «я» (нельзя же сказать «с я», вот и выходит «со мной»). И получается мужское имя, «титул».
Я не только сочиняю остроты, но и с удовольствием их изучаю. Долгое время я даже носился с мыслью написать книгу о метафизике остроумия, о метафизическом его источнике. Самый любимый мой анекдот — о человеке, который приехал в польский городок с большой долей еврейского населения и надумал посетить бордель. Ему казалось неловким так прямо спрашивать адрес борделя, и потому он обратился к старому еврею в лапсердаке с вопросом:
— Где тут живет раввин?
— Там, в зеленом доме.
— Как! — с деланным ужасом переспросил стремившийся в бордель приезжий. — Неужели прославленный учитель обитает в доме порока?
А еврей ему:
— Что вы говорите! Бордель — там, в стороне, красный дом который.
— Большое спасибо! — поблагодарил искатель борделя и устремился по названному адресу.
Не так ли следует и врачу строить разговор с пациентом? Еще в начале медицинской практики я убедился, что, собирая анамнез, ни в коем случае нельзя спрашивать женщину, делала ли она когда-нибудь аборт, а надо сразу: «Сколько абортов вы делали?»
И мужчину бессмысленно спрашивать, болел ли он сифилисом, но «сколько курсов лечения мышьяком» он прошел.
И шизофреника не спрашивайте, слышит ли он голоса, но о чем они говорят.
Насмешливое отношение к психосоматической медицине как к шарлатанству отлично передает следующий анекдот: мужчина решил обратиться к психоаналитику в связи с постоянной головной болью, приливами крови к голове и шумом в ушах. Дорога к врачу лежит мимо магазина мужской одежды, и пациент подумал: не мешало бы купить новую рубашку. Заходит, выбирает.
— Размер воротника? — уточняет продавщица.
— Сорок два, — отвечает покупатель.
— Поверьте моему опыту: вам нужен 43-й.
— Не ваше дело: давайте 42-й!
— Пожалуйста, сами виноваты, если у вас разболится голова, бросится кровь в голову и зашумит в ушах.
И насчет лечения психических заболеваний лекарствами тоже имеется неплохой анекдот. В железнодорожном вагоне сидят друг напротив друга эсэсовец и еврей. Еврей достает селедку, разделывает ее и ест, но голову отделяет и снова заворачивает.
— Почему вы так сделали? — допытывается эсэсовец.
— В голове мозг, его я везу детям: съедят его и поумнеют.
— Не продадите ли мне селедочную голову?
— Если хотите.
— Сколько она стоит?
— Марку.
— Вот вам марка! — эсэсовец тут же съедает селедочную голову.
Через пять минут он орет:
— Грязный жид, селедка целиком стоит 10 пфеннингов, а ты продал мне голову за марку!
Еврей преспокойно замечает:
— Ну вот, уже подействовало.
Напоследок анекдот о разнице между лечением самой болезни и ее симптомов. Горожанину, отдыхающему на даче, мешает спать петух: кукарекает каждое утро спозаранку. Умник идет в аптеку, покупает лекарство от бессонницы и скармливает его петуху: так вот, это — лечение причины, а не симптоматики.
Поскольку мы говорим о характере и личности и о том, в чем они проявляются, необходимо коснуться и хобби. Но сначала признаюсь в кофемании: я так завишу от кофе, что в поездки беру с собой кофеиновую таблетку на случай, если не удастся заполучить чашку крепкого кофе. И вот приезжаю я однажды в Зальцкаммергут, в Гмунден, на лекцию, захожу перед лекцией в кофейню и заказываю то, что в Вене называют «капуцин», то есть очень темный, крепкий напиток — его потому и прозвали «капуцином», что такие исчерна-коричневые рясы носили монахи. Официант приносит «гешладер» — слабенький, разбавленный водой кофе. Я бегу обратно в отель за таблеткой кофеина и натыкаюсь в фойе… на капуцина, то есть настоящего капуцина, монаха. И под мышкой у него мои книги из монастырской библиотеки, которые он прихватил, чтобы попросить у меня автограф.
Альпинизмом я увлекался вплоть до 80 лет. В тот год, когда я не мог отправиться в горы, потому что носил желтую звезду, восхождения снились мне по ночам. Мой друг Хуберт Гсур уговорил меня, и я отважился поехать в Хоэн Ванд, сняв желтую звезду, и мы забрались на отвесную скалу (мы выбрали Канцелграт), где я готов был буквально целовать камни.
Альпинизм — единственный вид спорта, о котором можно сказать, что неизбежное убывание физических сил компенсируется приобретенным опытом восхождений и отточенной техникой скалолазания. К тому же лишь в часы, когда я карабкался к очередной вершине, я с гарантией забывал об очередной своей книге или ближайшем докладе. И Хуан Баттиста Торелло[11] не слишком ошибся, предположив, что 27 почетных званий доктора и профессора меня не так обрадовали, как два маршрута в Альпах, которые первопроходцы в мою честь назвали «тропой Франкла».
Я уже говорил, что всепоглощающими занятиями мне кажутся три — игра в рулетку, операция на мозге и первое восхождение. И добавлю: самый счастливый для меня момент — когда, завершив рукопись и отослав ее в издательство, я тут же отправляюсь в путь, забираюсь на серьезную гору, а потом провожу ночь в приюте альпинистов, в теплой комнате вместе с приятными мне людьми. Я всякий раз отправляюсь в горы (как другие люди — в пустынь), чтобы собраться с мыслями в уединении где-нибудь на плато Раке[12], например. Почти все важные решения, существенные выводы были мной сделаны во время таких одиноких вылазок в горы.
