— Ты ведь стихи пишешь?
Я тогда писал что-то. Думал, что это стихи.
— А играть умеешь?
— Нет.
— Как же так? Ты учись!
— Думаешь, получится? Они ведь, наверное, все крутые!
— Ерунда! Это очень просто — группу сделать. Соберем ребят и начнем!
Лия Петровна Панова — мама Свина
Мы переехали сюда, на проспект Космонавтов, в 1965 году. В школу Андрей пошел уже здесь. До этого мы жили на улице Рубинштейна. Там была наша с мамой квартира. Жили всей семьей в одной комнате: я, мама и Валерий — мой муж и Андрюшин отец. Потом уже, когда Валерий перешел работать в Кировский театр[3], нам дали эту трехкомнатную квартиру. Андрюше было пять лет.
Это сейчас всего навалом, а тогда мы старались и игрушечку красивую достать, и костюмчик хороший. Все это было каждый раз маленьким праздником. Ему отец столько одежды присылал из-за границы — и джинсы, и все, что было самым модным тогда, в семидесятые. А он все друзьям раздаривал. Одежда его совершенно не интересовала. Он все постоянно раздавал. Придет домой и говорит:
— Мама! У этого мальчика такие рваные ботиночки! Давай отдадим ему наши, ведь у меня есть еще…
Денег он у меня никогда не просил. Даже став взрослым. В детстве он говорил так: «Мама, не могла бы ты купить мне мороженое? У нас есть на это деньги?» И таким он остался до конца. Никогда не говорил: «Купи мне это или то!..» Всегда только: «Как ты считаешь, можно ли?..»
Я хотела отправить Андрея в английскую школу, но маме было тяжело его водить. К старости у нее развился туберкулез в закрытой форме, и она сильно болела. А английская школа находится от нас довольно далеко — там, где учился Юфа…
Андрей пошел в самую обычную школу. Сначала в ту, что через дорогу — в десятилетку. Там он проучился год или два, а потом мы перевели его в 448-ю, которую тогда только что построили. Вот эта школа была неважная. В каком смысле? В том, что дети там были такие… более жлобские, наверное… а он был пухленький, хорошенький такой… приглаженный. И он очень не любил эту школу.
Как раз к этому времени Валерий уехал за границу. Это было, наверное, году в 1973-м. Заявление-то Валерий подал раньше, но его целый год не выпускали. И классная руководительница Андрея поступила очень некрасиво. При всем классе она вызвала его к доске и прямо на уроке начала говорить, что у Андрея отец — предатель. Дико неприятный эпизод.
Я пошла к директору и говорила: «Как же так можно?» А он отвечает: «Я, мол, все понимаю, Лия Петровна. Но не могу же я ее за это уволить. У нас и так учителей нет… Да и муж ваш, если откровенно, не куда-нибудь, а все-таки в Израиль уехал… Сами понимаете…»
Олег Коврига — московский независимый промоутер
Во время записи «Пейте с нами!» оператор как-то попросил Свинью поговорить в микрофон.
— В воскресный день с сестрой моей мы вышли со двора.
«Сейчас поедешь в Израиль», — сказала мне сестра.
Вот через площадь мы идем — и входим наконец
В большой, красивый самолет. Я понял: все, пиздец!
Я очень жалел, что магнитофон не был включен.
Лия Петровна Панова — мама Свина
Андрей после этого старался прогулять школу всеми возможными способами. Он убегал от меня и прятался в подвале. Я его провожу в школу, а он прямо от дверей сбежит и спрячется. Прогуливал. Ему там было очень несладко.
Я уже потом это поняла. Издевались над ним. Если бы он был физически сильным, хотя бы на уровне этих жлобов, он бы, может быть, и смог с ними справиться. Но он не мог. Он ненавидел школу.
Хотя вообще лет до четырнадцати это был золотой ребенок. На него все нарадоваться не могли. Никогда не нахамит, никогда не скажет против. Он ни с кем не вступал в конфликты, со всеми соглашался. Как-то ему делали уколы, еще совсем маленькому. А это ведь, в общем, больно. Он зажмурился, перетерпел, потом открыл глаза и тихо говорит врачу:
— Спасибо.
Потом, когда он вырос, я поняла, что все это было внешнее, а внутри ему очень многое не нравилось. Но он не хотел этого показывать, копил в себе.
В детстве он очень много читал. Очень любил сказки и постоянно просил, чтобы я ему рассказывала. Мы включали музыку, и я начинала рассказывать. Он прибегал ко мне вечером и просил продолжения вчерашнего рассказа. А я просто делала такое ассорти из всех сказок, какие знала. Ну и сама придумывала много чего.
Мне часто приходилось брать его с собой в театр — на работу. Не с кем было оставить дома. Во время спектаклей он сидел за кулисами, и мне казалось, что ему там нравится. А уже потом, в одном из интервью его как-то спросили — мол, ты вырос в театральной семье, какие у тебя впечатления о театре?
— Самые отвратительные! — ответил Андрей. — Без конца замученные голые потные женщины…
Я отвела его в актерский детский сад. Он так плакал, так плакал… но меня все-таки заставили уйти — мол, обойдется, привыкнет. На следующие сутки он начал плакать уже с ночи:
— Мама! Не води меня туда…
Я все равно его отвела. А когда пришла за ним, воспитательница говорит:
— Знаете, наверное, не надо ему ходить в сад… Он не ест и постоянно ждет вас. Первый раз такое вижу.
Это было уже поздней осенью. Воспитательница рассказывала, что, когда все гуляли, он специально сел на скамейку и снял ботиночки. Чтобы простудиться. И простудился-таки.
У меня болела мама, а мне нужно было ходить на работу. И я отправила его летом в лагерь. Там вожатая сказала мне то же самое. Андрей целыми днями ходил вдоль забора и смотрел — не иду ли я за ним? Он не любил ни детские сады, ни лагеря… Но все равно приходилось летом отправлять его. У меня была работа, мама болела…
Он был очень домашним. Из Ялты, из шикарного лагеря Всероссийского театрального общества, он писал мне письма: «Мама, мне очень плохо, забери меня…» Поэтому, наверное, он из дома до конца так и не ушел. Пытался жить у своих женщин, но всегда возвращался.
Внешне он выглядел очень жизнерадостным. Но внутри у него, я знаю, все время была какая-то боль. Ему было необходимо как-то выплеснуть ее, но при этом никого не обидеть.
…
В школе он с трудом доучился до восьмого класса и пошел в техникум медицинского оборудования. Но, когда там сказали, что из всех выпускников в городе остается только десять процентов (а остальных отсылают неведомо куда), я его забрала.
Он перешел просто в медицинский техникум, и, мне кажется, именно там он начал пить. В школе он вообще не пил. Даже вина. А вот когда перешел в этот техникум — смотрю, один раз приходит домой не в себе… второй…
