Олег Табаков
Безнадежно испорченный русский человек
30 лет назад на экраны вышел фильм «Несколько историй из жизни И. И. Обломова». Главную роль известного русского ленивца сыграл Табаков, полная его противоположность: скорее Штольц, нежели Обломов.
Энергичный, моторный, мощный Табаков может все и все успевает.
Связка ключей
– Про тебя говорят, что ты любишь носить на брюхе связку ключей – что это значит?
– Это было в процессе освоения подвала, который потом назвали «Табакеркой». Тогда надо было контролировать процесс. А когда прибавилось уже и это, мхатовское, хозяйство – ключи как-то отошли в прошлое.
– Ты себя ощущаешь хозяином? Или, скажем, ребенком..
– Когда человек говорит про себя, что он ребенок, это означает, что у него сохранилась свежесть ума пятилетнего ребенка или нерастраченное жеманство, не канализированное естественным способом. Ни к той, ни к другой категории не отношусь. Хозяином я себя ощущаю – да. Это выкристаллизовалось, когда меня в 73-м году Министерство культуры вытолкнуло в Великобританию ставить спектакль «Ревизор».
– Первая твоя зарубежная постановка?
– Да. Почему я туда попал, не стоит объяснять. Возможно, хотели снизить средний возраст выезжающих режиссеров. И вот там я, практически впервые, понял, что все зависит не от вышестоящей организации и даже не от министра культуры Екатерины Алексеевны Фурцевой, а от тебя самого. Если хочешь, чтобы тебя позвали еще раз, ты должен сделать свою работу качественно, чтобы она долго продержалась в репертуаре.
– Это не чувство хозяина, это что-то другое…
– Чувство хозяина своей судьбы – я в этом смысле говорю. Хотя сейчас, по прошествии лет, я думаю, что я никакой не режиссер, а, наверное, очень профессиональный, квалифицированный актер, который может научить какое-то количество других актеров играть хорошо. Это все вместе не называется спектаклем в моем понимании. Но это очень редкое свойство.
– Как ты их научаешь?
– Просто у меня штампов так много, что я их раздаю. Как Михаил Михайлович Тарханов говорил молодым артистам: у меня шестьсот штампов, а у вас шесть.
– Штамп – это ты пронаблюдал за кем-то и сложил в копилку? Или что-то в себе открыл, что-то сделал и запомнил? Скажем, в знаменитой роли молодого Адуева в «Обыкновенной истории», поставленной Галиной Волчек…
– Не-ет! Адуев – это акт познания… Из идеалиста – в махровые конформисты. Я боюсь показаться патетичным, но это – время, выраженное в человеке. Такое нечасто удается актерам.
– То есть когда речь идет о жанре…
– Когда речь идет о жанре, я скажу тебе, как я поступал. Первая роль в «Современнике», безусловно принесшая успех, была довольно игривая, в пьесе Блажека «Третье желание». Мне было двадцать пять. Ставил единственный спектакль в своей жизни мой любимый актер Женя Евстигнеев. Как говорится: доверил – и не проиграл. Это было 35-минутное антре, последовательно и подробно рассказывающее, как человек пьянеет. С придуманной мною репризой: причина та же….
– Ставшей весьма популярной…
– Да. И в конечном итоге зрители доходили до мочеиспускания.
– Откуда брал, как лепил образ?
– Это был гибрид из моего тестя, отца Людмилы Ивановны Крыловой, и еще одного соседа, так же, как и тесть, печатавшего газету «Правда» по ночам лет пятьдесят.
– Ты в детстве был такой маленький Молчалин. Молчалин, а не Чацкий. Санчо Панса, а не Дон Кихот. Но за жизнь мы кардинально меняемся: в Молчалине каким-то образом прорастает Чацкий, в Санчо Пансе – Дон Кихот..
– Оль, я не склонен рассказывать об облагораживании моей души. Я отношусь к категории тех мужчин, которые совершают поступки. Я помогаю людям не по директивному регламенту или спущенной сверху рекомендации. В свое время, будучи директором «Современника», я отказал племяннице зампреда Совмина: не взял ее в театр. И не одной ей. Ну, в силу того, что я был баловень судьбы и довольно молодой директор, это сходило с рук. Или вот недавно поназывали по телевидению какой-то телевизионный фильм и в нем неосторожно сказали, что я купил стулья для зрительного зала Дворца пионеров. Я действительно купил эти стулья – я больше не буду к этому возвращаться, – но я об этом не говорил. И о других вещах не говорю и говорить не буду. А те, кто говорят, они у меня…
—… проходят по другому разряду?..
– Да. Поэтому кем я стал, Господь ведает. Наверное, сочтемся славою, свое место мне отведут.
– Но ты никогда не хотел играть Гамлета…
– Нет. К слову, и Иннокентий Михайлович Смоктуновский, с его мощным талантом, на мой взгляд, средне играл в одноименном фильме эту роль…
– А «Гамлет» в твоем МХТе тебе нравится?
– Я думаю, это незавершенная работа, но мне нравится.
– Я влюблена в твоих молодых актеров.
– Я тебе еще скажу про Смоктуновского. Когда мы халтурили в одно и то же время на студии научно-популярных фильмов в Алма-Ате и писали текст, я про сахарную свеклу, а он, по-моему, про поголовье бараньего стада – ах, какие дивные у него были интонации! Понимаешь, дело не обязательно в масштабе роли, которую играет актер… Дело в том, как много он может в эту роль вложить.
– У тебя самая масштабная роль – кот Матроскин, всенародный любимец.
– А почему нет? У Бориса Бабочкина – Чапаев. Чем Матроскин хуже? Даже, думаю, Матроскин ширше в сознании народа. Потому что дети сменяются, а там все-таки ограниченный контингент.
Маршал Лелик
– Когда я попросила тебя о встрече, ты сказал: ничего интересного, я удачник…
– Я удачник, выполняющий взятые на себя обязательства.
– Меня как раз интересует философия удачи.
– Восемь лет назад – в зале 40 % зрителей, женщины-актрисы гасят окурки о батареи в гримерных, срач, пьянь, воровство. На приведение в норму понадобилось меньше полугода.
– В чем секрет?
– В неотвратимости наказания и отсутствии индульгенций. Кто бы ни был, как бы ни был – и так далее. Два сезона понадобилось, чтобы появились аншлаги.
– Чего это тебе стоило? Тебе?
– Я не склонен об этом говорить. На все я положил восемь с половиной лет. Я сократил реализацию своих актерских способностей раза в четыре. За восемь первых актерских лет я снялся в сорока фильмах, в результате чего заработал инфаркт в двадцать девять. Тут, видишь, инфаркта нет…
– А давление?
– Нормализовал. Четыре ингредиента, и нормально.