Горячо обсуждалось в училище виденное. Пилоту представлялись юнкерам людьми необычными, начисто лишенными страха. Кто-то из однокашников задал вопрос: "Кто из вас решился бы подняться в воздух?" Артиллеристы молчали. Только один Евграф ответил: "Я бы полетел".
Юнкера рассмеялись. Не поверили.
Следующим утром Крутень прибыл в Бровары, большое село с пирамидальными тополями и густыми фруктовыми садами, в которых терялись белые хаты. Быстро нашел штаб авиароты, представился командиру полковнику Борескову. Тот внимательно, несколько скептически оглядел поручика.
— Приходилось ли вам летать на аэроплане?
— Нет, господин полковник.
— Надеюсь, высоты не боитесь?
— Как-то не испытывал себя в этом отношении. Но, думаю, все будет в порядке. Служба требует — сомнений быть не должно.
…На летном поле аэродрома стояло несколько аэропланов. Возле них хлопотали пилоты и мотористы. Рокотали двигатели, стремительно вращались пропеллеры. Пахло отработанным бензином. Один самолет поднимался в высоту.
Вот она, авиатика вблизи! Как здесь все необычно.
— Знакомитесь с нашей техникой? — раздался эа спиной чей-то голос.
Крутень обернулся и увидел перед собой худощавого, среднего роста летчика в кожаной куртке.
— Да, очень любопытно.
— Давайте знакомиться, — приветливо улыбнулся авиатор. — Соколов.
— Поручик Крутень из второго конно-горного артиллерийского дивизиона. Прибыл на учение.
— Хорошее дело. Я уже слышал о вас. Будем летать вместе.
Соколов уверенно поднимается в кабину "ньюпора", опускается на сиденье, приглашает:
— Занимайте свое место, поручик. К сожалению, наблюдателю предоставляется только это "прокрустово ложе" за спиной летчика. Лучшего не могу предложить.
— Лучшего не требую.
— Крепче держитесь за расчалки.
Крутень забрался в аэроплан. Да, "ложе" тесноватое, неуютное.
Соколов дал знак механику, и тот старательно раскрутил винт. В лицо стала бить сильная струя воздуха вместе с бензиновым газом.
Самолет взял разбег и быстро отделился от земли. С непривычки от высоты и скорости движения перехватило дыхание. Хотелось ухватиться руками за что-то прочное, надежное. Как же неустойчив в воздухе аппарат — его покачивает, кренит ветром то влево, то вправо. Кажется, он сейчас сорвется вниз.
Но вскоре неприятные ощущения прошли. Внушала уверенность широкая спина летчика Соколова, ровно потрескивающий мотор аппарата.
Евграф озирается по сторонам. Голова не кружится, напрасно он опасался. И вдруг чувство почти мальчишеского восторга охватило поручика. Видно далеко-далеко. Края желтеющих пшеничных полей окутаны сизой дымкой, зеленеют напоминающие шубы леса и дубравы. Осколками зеркала блестят многочисленные озерца. Прекрасна земля с высоты птичьего полета. Совершенно другой, удивительный мир.
Несколько ознакомительных полетов позволяют поручику Крутеню понять свои обязанности как наблюдателя. Он готов к выполнению заданий, знает, что летчики совместно с артиллеристами упорно ищут наиболее эффективные методы наведения на цель. На полигоне испытано много способов. Раньше практиковалось сбрасывание грузиков-парашютов. Но оказалось, что их с большого расстояния невозможно увидеть, определить место падения. К тому же грузики-парашюты относило ветром. Пришлось от них отказаться.
Что же еще изобрели артиллеристы и авиаторы? Самолет летел от батареи на цель, делал над ней круг с большим креном. Командиры батарей производили отметки угломером по крайним точкам положения аэроплана. Потом брали среднее положение, считая его на-правлением на цель. Но и этот метод не дал нужных результатов.
Поиски не прекращались.
…"Ньюпор" заходит с тыла батареи и берет направление на цель. Крутень внимательно смотрит на землю. Он знает, что сейчас орудия направлены строга в сторону движения самолета. Следуют залпы, и огненные языки вырываются из пушечных жерл. Корректировщик следит за разрывами снарядов. Уклонение их в сторону не превышает ширины ветра. Все-таки летчики и артиллеристы нашли общий язык!
Артиллерийские учения продолжаются. Каждый день поручик Крутень поднимается в воздух. Он уже привык к полетам, освоился с кабиной, считая ее своим рабочим местом. Сегодня летит позади стреляющей батареи под некоторым углом к директрисе на высоте 400–500 метров. В это время батарея производит два залпа из четырех орудий. Четные орудия имеют один прицел, нечетные — другой. Корректировщик наносит на карточку цель и места разрывов. Эту карточку, упакованную в соответствующий футляр, он сбрасывает над батареей. Командир батареи, пользуясь данными, вносит соответствующие поправки в угломере и прицеле. Крутень ясно видит, что теперь снаряды ложатся точнее, накрывают цель…
Поручик Крутень внимательно присматривается к летчикам, окружающим его. Если когда-то они казались ему людьми особого склада, то теперь он убеждается, что перед ним обыкновенные люди. Конечно, они влюблены в авиацию, мужественны, упорны, подчас рискуют, но такова уж особенность авиации, пока что молодой. Машины еще не совершенны — то загорится в карбюраторе бензин, то откажет мотор, то заклинит руль. Сколько выдержки, умения надо, чтобы выйти невредимым из трудной ситуации, сохранить свою жизнь и аэроплан. Случаются — и часто — катастрофы. Однако это не останавливает притока в авиацию молодых.
Евграф Николаевич чувствует, как новое, манящее, еще не совсем осознанное надвигается на него. Означает ли оно решительный поворот в его судьбе? Кто знает.
В конце августа поручик Крутень прибыл на Святошинский (Сырецкий) аэродром с направлением в 11-й авиаотряд, которым командовал штабс-капитан Петр Николаевич Нестеров. Евграф Николаевич уже наслышан о нем, запомнил лестные отзывы летчиков о командире, и ему хочется скорее увидеть его, рассмотреть, каков он есть. Но его не так-то легко оказалось найти — занят делами.
Крутень перехватил Нестерова, когда тот быстро шел по летному полю. Простое русское лицо, сухощавая фигура выше среднего роста, слегка опущенные плечи. Закрученные усики не очень-то ему идут. Но глаза! В них весь этот человек — они выражают ум, волю, целеустремленность.
Крутень, отдавая честь, представился Нестерову.
— Хорошо, — ответил тот рассеянно, думая о чем-то своем. — Полетаем вместе. Пока устраивайтесь.
Петр Николаевич был явно чем-то озабочен. Какая-то мысль, очень важная, владела им. Поручик заметил, что и люди, окружающие командира, тоже обеспокоены, взволнованы. Ожидание чего-то необычного было заметно во всем. И решил остаться на летном поле. "Но что же должно произойти?" — задавал он себе вопрос.
