– Ходить нельзя по камере, а то прикладом шмагану! – заявил вдруг часовой, солдат, что сидел в одной комнате с Петром Степановичем,
– Почему?
– Не разговаривать!
– Может вы закурите! – вежливо предложил Петр Степанович.
– Закурить можно. Давайте… А разговаривать нечего! Поручиком строго приказано за вами следить, – сообщил страж Петру Степановичу, раскуривая папироску.
– Ваш поручик думает, что поймали Троцкого? Как вы полагаете?
– Разговаривать не велено. Услышат, и нагорит, – пробурчал часовой.
К вечеру Кирилл Петрович передал в камеру сумку с вещами Петра Степановича и записку, – не волноваться, а сам он, Кирилл Петрович, уезжает дальше по своим делам, ибо через Петра Степановича и так потерял два поезда.
Чтобы и читатель не волновался, мы сообщим ему немедленно, что Петр Степанович выйдет из этой истории более или менее благополучно, конечно, пережив многое в душе. Может быть, в будущем, под старость, все им пережитые потрясения отразятся на нервной системе Петра Степановича, но сейчас Кирилл Петрович все-таки явится ему на выручку. А Кирилл Петрович, надо вам сказать, был по тем временам и в том месте не такой уже пустяшный человек. Его уже где-то там назначили, а может, уже и выбрали головой думы, и Кирилл Петрович явится защитником Петра Степановича перед поручиком Кашпером как лицо официальное. Кирилл Петрович поручится головою, что Петр Степанович не большевик и что тут какое-то недоразумение. А поручик Кашпер, в свою очередь, пойдет на уступки Кириллу Петровичу и заявит, что он хотел только сейчас пустить Петра Степановича в расход, ибо на фронте некогда разбираться. Но раз за него заступился Кирилл Петрович, то теперь он может отправить Петра Степановича куда следует, и там очень справедливо разберутся, а если Петр Степанович невиновен, то его могут даже и выпустить.
Но все это будет потом, а сейчас, проспав относительно спокойно всю ночь, Петр Степанович открыл глаза, осмотрелся, осознал, куда он попал, и пришел в ужас. К его удивлению, в камере солдата не было, а на окне стоял солдатский котелок с молоком и лежал кусок свежего хлеба. Поразмышляв, Петр Степанович заключил, что и то, и другое принесено для него, благополучно выпил молоко, съел хлеб и, для удовольствия, закурил папироску. Еще прошло с час, и Петру Степановичу понадобилось выйти из комнаты. Он постучал в дверь и даже пробовал открыть ее, но дверь была заперта. Петр Степанович постучал еще раз, и скоро послышались шаги босых ног по ступенькам. Поворотили ключом в замке, еще повозились, и в дверях обнаружился крестьянский парняга с винтовкой на плече, висевшей на веревке.
– Чого тобі треба? – сердито обратился парень к Петру Степановичу.
– Выйти мне необходимо.
– До ветру? – Да.
Парень снял с плеча винтовку, вероятно, для устрашения, клацнул затвором, взял на изготовку и вывел Петра Степановича в сад. Когда же Петр Степанович, сделав свои дела, замешкался, желая немного побыть на свежем воздухе, парняга опять клацнул затвором и прикрикнул на него довольно грубо:
– Марш в камеру, довольно тут размудыкувать! И снова запер дверь снаружи.
К вечеру в камеру привели еще одного постояльца – высокого молодого человека в белой кепке. Высокий молодой человек был сильно недоволен, что его сюда сажают, и уверял солдат-конвоиров, что он не шпион, а бывший подпоручик и что он будет жаловаться самому Май-Маевскому за насилие. Солдаты уверяли молодого человека, что они здесь ни при чем и что их дело маленькое: отвести куда прикажут, а если скажут стрелять, то и стрелять будут. Петр Степанович и молодой человек, по фамилии Дьячко, обнюхались, рассказали друг другу по очереди о своей беде, посочувствовали друг другу, покритиковали белогвардейцев и единогласно решили, что у красных – и то нет такого безобразия. Правда, еще позже они решили, что и белые – молодцы, и красные тоже хороши. Успокоившись, оба настроились на философский лад и даже начали высказывать свои миросозерцания.
– Ну, поймите вы, – говорил высокий Дьячко, запоем выкуривая цигарку, – говорят, что судьбы нет! Безусловно – судьба! Я служил в Сумаху большевиков, приехал сюда в командировку, а тут эти черти! Я поселился у своего знакомого в Люботине, а комната у них одна, дети кричат, муж и жена ругаются, на меня смотрят, как на нахлебника. Ну, я пошел час тому назад к коменданту и спросил: далеко ли белые продвинулись на Сиваш? Так он поднял крик, что я шпион, и потребовал документ. Даю ему документ большевицкий, – другого же у меня нет! Раскричался еще пуще. Вот вам результаты, – добавил товарищ Дьячко, указывая на камеру.
– Только судьба! – воскликнул он.
– Судьбы в природе нет, – заметил Петр Степанович тоном, не допускающим возражений, – в природе все закономерно. Мною жизнь так хорошо разгадана, мне так понятны все явления в природе, что дальше мне неинтересно даже жить. До сегодняшнего дня, вернее, до этого инцидента, я считал, что до политики мне нет никакого дела. Пусть, думал я, другие этим занимаются, а себя посвятил бы вопросам чисто такого… научного порядка. Но как вы будете этой наукой заниматься, если у вас нет места заниматься ею! Выходит, что сначала надо создать себе атмосферу, а для этого обязательно, – Петр Степанович здесь сделал ударение и даже поднял палец, – обязательно надо примыкать к какой-нибудь политической группировке. Вот только вопрос: к какой? Для меня безразлично, какая группировка, лишь бы были условия. Значит, надо угадать, какая группировка победит, к той необходимо и пристать. Идеи управления государством у меня нет! Я воспитывался как-то мимо этого вопроса.
– Безусловно, необходим царь! – запальчиво воскликнул т. Дьячко.
– Вот видите, – заметил Петр Степанович, – у вас уже есть идея, а я ее еще не имею. Мне, например, самодержавие противно, и хотелось какой-то демократической республики, а вместе с тем в политической экономии сказано, что всякое государство – насилие. Выходит, что нужно присоединиться до идей анархистов, но, конечно же, анархисты… В дикой стране анархисты! Ха!
Петр Степанович прошелся по камере, а потом продолжал:
– Вот большевики уже два раза занимали Украину, а толку нет. Видно и не думают возвратиться, иначе они не делали бы таких разрушений! Теперь пришли эти… На кой черт здесь нужно это трехцветное знамя! Подумаешь, – цаца! «Боже царя храни» распевают! Ей-богу, жить надоело!
Так долго еще разговаривали наши приятели и заснули только под утро. Утром их обоих повезли в контрразведку, которая тогда помещалась по улице Кацарской, кажется. К вечеру арестованных накопилось человек двадцать, а в 12 часов ночи отвели на Холодную гору в каторжную тюрьму, где нашего героя посадили в ротный корпус, в семнадцатую камеру.
