Вместо привычных студенческих тужурок пошли френчи, галифе, солдатские шинели, серые солдатские шапки; в институте появились малограмотные рабфаковцы, возглавлять институт назначили второстепенного профессора и то под контролем какого-то там политкомиссара. Экзамены превратили во что-то обычное, повседневное: бывало, настигал студент на улице профессора и просил проэкзаменовать его. Садились профессор и студент на первопопавшемся подъезде и экзаменовались. На студенческих сходках заняла руководящую роль всякая, как выражался Петр Степанович, шваль. Перестали деканствовать и ректорствовать солидные профессора: стали занимать эти должности подхалимы, подлизы и карьеристы. Всего того мы не в силах перечесть, что отравляло Петру Степановичу существование. Вообще же Петру Степановичу казалось, что руководящая роль попала в руки людей нестоящих, мелочных, несолидных прожигал и которым все трын-трава.
На Петра Степановича напала прямо-таки меланхолия. Всякие начинания большевиков он находил искусственными, дутыми, граничащими с глупостью.
Не понравилась Петру Степановичу реформа средней школы. Нарушение советской властью прав частной собственности Петру Степановичу казалось святотатством. Будучи человеком не религиозным, он все же не сочувствовал тому, что церкви пошли на разор и запустение, а, например, извлечение ценностей из церквей на голодающих нашего героя возмутило, и он очень сочувственно относился к противлениям патриарха Тихона. Правда, Петр Степанович в то время совершенно не читал газет, и всякие новости до него доходили устно. Например, понесет Петр Степанович на продажу на толкучку выданную в институте гимнастерку и услышит разговор, скажем такого содержания:
– Слышали, Алла Петровна, – говорит одна бывшая буржуйка другой, – уже и на Журавлевке в церкви забрали золотые кресты, чашу… и, говорят, когда начали вынимать из иконы пречистой матери алмаз, то она как заплачет… как заплачет… А они, изверги, даже шапок не сняли!
Живая газета вещь хорошая, да еще на Благбазе, но она может ввести человека в заблуждение, сбить с толку своим неправильным освещением фактов. Петр Степанович был окружен публикой, не сочувствующей советской власти, – конечно при условии, если ее об этом не спрашивают официально, – как например, жильцы докторского дома. В институте Петр Степанович вел знакомство со студенчеством с убеждениями такого же направления, как и его, Петра Степановича, а с коммунистами если и приходилось иметь дело, то из боязни наш герой улыбался, хихикал, хотя в душе презирал их и считал себя неизмеримо выше всех коммунистов, взятых вместе.
Еще бы – у Петра Степановича была почти собственная теория мировоззрения, а эти брандыхлыстики только и знали заученные слова: «Наша страна в опасности! Капиталистическое окружение железным кольцом охватило задыхающуюся бедноту! Начиная от Колчака и кончая!!!» То ли дело: «Мир состоит из пространства и материи. Материя составляется из сотни простых элементов, способных между собой соединяться, комбинироваться и образовывать массу разновидностей природы, какая нас окружает…». Вот только жаль, что не дают этим заниматься спокойно и совершенствоваться.
– Большевизм есть опыт, но разве его можно делать в государственном масштабе? – так говорил Петр Степанович в кругу однодумцев.
Правда, хотя Петр Степанович и не сочувствовал, но активно не противился, между нами говоря, боялся за свою шкуру. Во всех анкетах, официально, Петр Степанович писал, что большевикам сочувствует, а в душе нет, не сочувствовал.
А вместе с тем Петру Степановичу не хотелось больше переворотов. Он так рассуждал: какая бы власть ни пришла, все равно придет голышом, без всяких материальных средств. Вместо хлеба власти, какие бы они ни были, одинаково будут клеить воззвания, постановления и все такое. При большевиках хоть можно стало говорить, правда, в приятную для них сторону, а при других властях даже этого нельзя было делать. Ни одна их многочисленных властей Петру Степановичу не нравилась, но конкретно он и сам не знал, какой ему хотелось бы власти.
– Нужна такая власть, при которой хорошо бы всем жилось, – так казалось Петру Степановичу. И он задумался: не пробраться ли за границу, скажем, в Швецию, где совсем не было войны? Но это легко подумать! А чтобы сделать – для того нужно быть, по крайней мере, Следопытом из романа Фени-мора Купера.
И вот стал Петр Степанович ко всему окружающему относиться скептически: исправляли на улицах Харькова мостовые, Петр Степанович не верил, что и завтра будут исправлять; улучшалось трамвайное движение, Петр Степанович считал, что добьют последние вагоны, а потом, где их взять? Вместо паровозов стали делать зажигалки, дома разорены, мосты взорваны, скот поражен чесоткой, медикаментов нет, государственный строй не налажен. В общем, надо было быть большим оптимистом, чтобы поверить, что порядок когда-нибудь будет восстановлен. Петр же Степанович, как мы уже сказали, был настроен скептически, и вместо того, чтобы активно участвовать в восстановлении порядка, он стоял в сторонке и только наблюдал. Но надо отдать справедливость нашему герою и в некоторой его активности, особенно тогда, когда он узнавал, что в институте студентам выдают шинели, костюмы из солдатского сукна, белье и всякое такое. Большевики, видимо, заботились о студентах по мере сил: навезли в институт шинелей, штанов, шапок, гимнастерок и ботинок. В таких случаях Петр Степанович стремился захватить одно из первых мест в очереди и тем, кто хотел получить одежду без очереди, доказывал:
– Здесь-то вы бедовые, в тылу, а попробовали бы…
Кто не знал Петра Степановича, смотрели на него с уважением и считали, что он, очевидно, бывал на фронтах, много страдал за революцию, и выдавали ему экипировку одному из первых. Петр Степанович, хотя и признателен был за это, ибо одежда подоспела впору, и Петр Степанович в ней очень нуждался, но считал такую заботу мерой паллиативной и ни к чему не ведущей. Ну, достали шинелей, гимнастерок и шапок, а далее где они наберут? В общем, Петру Степановичу все казалось, что коммунисты доживают свои дни, и не позже вот-вот этих дней должно все рухнуть.
Физические раны Петром Степановичем были получены, главным образом, в условиях частого держания вверх своих рук, что расстроило ему нервы. Правда, к физической ране надо отнести и фурункулез, который нарядился на правой ноге Петра Степановича так удачно с двух сторон, что когда он зажил, можно было подумать, что получено ранение пулей навылет. Когда фурункулез залечился, то это физическое ранение Петру Степановичу не причиняло каких-либо неудобств, а наоборот: при случае Петр Степанович показывал это место ноги и многозначительно говорил:
