Мы — это дети военных. В Венгрии я дружил с Витькой Фоменко. Отец его был начальником особого отдела, который еще назывался когда-то СМЕРШ. Еще я помню нашего заводилу Борьку Попова. Остальных я уже не помню. Мы росли как цветы на свалке — предоставленные самим себе. Родители пытались отдать меня в садик. Ходил я в него один день — потом случился конфликт, я пробил противнику голову и был исключен из садика с порочащей меня формулировкой. Сестре Наташке было легче — в Венгрии она уже пошла в школу.
Жили мы в квартире на четвертом этаже панельного дома, построенного для офицерских семей рядом с военным городком. По соседству с нами жили Фоменко. У Фоменко была дочь Людмила, которая дружила с сестрой.
На въезде в городок стояла венгерская корчма, в которой продавалась пузатая бутылка рома с крестами на этикетке. Почему-то она притягивала наши взгляды и вызывала особое любопытство. В ней было что-то пиратское. Казалось, что вот-вот выйдет одноногий пират с попугаем на плече.
Ниже наших домов протекала река Тиса. Вода в ней была медленная и плавная. Берега реки поросли камышом. В выходные дни офицеры устраивали рыбалки, выплывая на середину реки на плотиках, для устройства которых использовались сигары подвесных баков для горючего самолетов МиГ-15 и МиГ-17, которые стояли на аэродроме и тренировались в отражении агрессора на специальном полигоне. Рыба в реке водилась разная, но чаще всего клевала радужная рыбка капрал, одновременно похожая на окуня и ерша. Таких рыб я больше нигде не видел.
Рядом с военным городком по другую от офицерских домов сторону дороги был заброшенный сад. А в саду блиндаж, где и находилась наша тайная штаб-квартира. Туда мы стаскивали разное добро, найденное на территории части или полученное от солдат. Осенью мы лазили на деревья и рвали грецкие орехи. С них мы сдирали зеленую горькую шкуру, поэтому наши руки и лица всегда в это время были в желтых йодистых пятнах от сока, содержавшегося в кожуре.
Мне исполнилось пять лет, когда я украл из коробки папирос «Москва», которые курил отец, несколько папирос. Забравшись в заросли кукурузы рядом с домами, мы принялись раскуривать их, как раскуривал когда-то трубку мира знаменитый индеец Чингачгук. Именно в этот момент нас поймала моя сестричка. Ее решимость все рассказать родителям не исчезла даже после наших угроз. К моему удивлению, все обошлось без обычной порки. Отец позвал меня в ванную комнату, дал мне папиросу и начал учить курять всерьез, то есть — затягиваясь. Я затянулся. Из глаз моих полились слезы, я закашлялся, замахал руками и не курил до окончания десятого класса, когда ради форса купил пачку болгарских сигарет «Феникс».
С тех пор я курил все, что дымится. И я рад был бы бросить курение, я бросал, наверное, не меньше, чем это делал Марк Твен, но все неудачно. Легко бросить курить, но начать оказывалось еще легче.
Вообще-то без телесных наказаний в нашей семье не обходилось. То же самое происходило в семье Фоменко. Наверное, мы были хотя и маленькими, но шустрыми, и с нами постоянно случались такие истории, за которые надо было наказывать. Однажды мы забрались на полигон во время боевых стрельб, Потом, катаясь на плотах, нашли автомат ППШ и до того времени, как его отобрали, ухитрились выпотрошить из диска десятка два патронов. С патронами мы поступили просто — набрали у госпиталя бинтов, взяли в части полбанки краски и отравились на стрельбище. Если обернуть патрон в бинт, омакнуть его в краску, а затем поджечь, то через некоторое время патрон очень звучно стрелял. На выстрелы прибежал какой-то сержант, и в это время с десяток приготовленных нами патронов начали палить во все стороны. Сержант залег, но успел засечь нас всех. Личности мы были известные, поэтому особого расследования не понадобилось, а возмездие не заставило себя долго ждать. В этот раз нас с Витькой пороли вместе — лицом друг к другу, чтобы каждый наказуемый видел глаза товарища. Разумеется, мы каялись и обещали — до следующего раза, который, как обычно, был не за горами.
Удивительно, но нам тогда было пять лет.
Отец служил командиром автороты БАО — батальона аэродромного обслуживания. Часто я бывал у него. Солдаты меня любили. Можно сказать, что они меня вынянчили, вытаскали в зубах. Неподалеку от автороты была столовая, где работала официанткой моя мама. Кормили офицеров еще по сталинским нормам, а это значит — до отвала. Помню отбивные и какао в стаканах с подстаканниками. Иногда после этого мы бежали к колючей проволоке, отделяющей аэродром от всего остального, и смотрели, как взлетают истребители — маленькие пузатые серебристые рыбки. И еще мы смотрели, как летчики тренируются на катапульте, установленной неподалеку от штаба. С грохотом взрывались пороховые заряды, и пилотское кресло взлетало по направляющим вверх. Наверное, перегрузки были значительными, но желание попробовать этот полет в нас не умирало.
Однажды мы всей ордой забрели на полигон, когда шла его штурмовка. Было страшно, потом нас ловили, и по полигону метались юркие «виллисы». Наверное, было очень забавно смотреть, как мечутся среди мишеней-пирамидок маленькие испуганные люди. Забавно и страшно. От таких выходок детей у родителей седые волосы появляются раньше положенного срока.
Тогда мы этого не понимали. Порой не понимаем и сейчас.
Иногда в выходные дни мы выбирались в город Сольнок. Там мы всей семьей отдыхали. В косы сестры Наташки были вплетены огромные газовые банты. Я в своем одеянии и штанишках на помочах напоминал иностранца. Да мы и были иностранцами в заграничной стране.
В Сольноке были бассейны, куда мы ходили купаться.
Один был с горячей сероводородной водой, от которой пахло тухлым мясом. В нем обычно степенно сидели пожилые венгры. Некоторые и в голом виде читали газеты.
Однажды один венгр в этом бассейне плеснул мне в лицо водой. Я захлебнулся и долго кашлял и отплевывался. Венгр стоял рядом и обидно смеялся. Странно, прошло уже много лет, а я все помню свою недоуменную обиду. Этому существу нравилось обижать маленького человечка, каким был я. По своему характеру он вполне мог служить в концлагере, этот нехороший человек. А может, и служил. Все это было в пятьдесят седьмом году, мне было четыре года, а со времени последней войны прошло всего тринадцать лет. Человеку, который меня обидел, радуясь этому, как развлечению, было лет сорок. Самое время отдохнуть от войны и забыть о том, что ты был эсэсовцем. Он не забыл. Но это уже зависит от состояния души.
Второй бассейн казался неглубоким, и вода в нем запомнилась мне теплой. Еще его называли малечником, потому что в нем в основном купалась ребятня. Еще был огромный бассейн с изумрудной ледяной водой. В этом бассейне купались редкие мужики.
