- Нечего тут торчать! Иди в дом. Да запрись хорошенько.
Каменистая степь потянулась им навстречу. До самого шоссе отец не проронил ни слова. Хаятолла тоже не мешал отцу разговорами, наблюдал, как неуклюже, неповоротливо отползали прочь с пути, по которому катилась арба, медлительные черепахи, да порой с треском выпархивали почти из-под ног ишака жирные, ленивые кеклики.
На асфальте, показавшемся вскоре после восхода солнца, меньше трясло, и Хаятолла, растревоженный прощанием с домом, почти успокоился.
У безлюдной в этот час остановки отец сошел на землю, снова полез за пояс и отсчитал сыну еще пятьдесят афгани в мелких бумажках.
- Это тебе на крайний случай. Зря не трать, могут пригодиться.
Он еще раз придирчиво ощупал ковер, проверяя, хорошо ли тот увязан, обошел со всех сторон полегчавшую арбу.
- Ни к кому, кроме дяди, не заходи, не доверяйся случайным людям. Понял? Я навещу тебя в следующую джуму, если не задержат дела. А сейчас мне пора.
Долгим показалось Хаятолле безрадостное ожидание оказии. Мимо проносились доверху нагруженные автомобили, барбухайки частных владельцев и транспортной компании. Оглушительно стреляли их выхлопные трубы, оставляя вонь в начинающем нагреваться воздухе. Ни одна из этих густо размалеванных по бортам машин не останавливалась, и мальчик присел на обочину, положив рядом с собой гостинец для дяди - единственную поклажу, которая, кроме новеньких, специально взятых для города резиновых калош, была в его походном мешке.
Он перестал обращать внимание на машины, покорно ожидая своего часа и случая или везения, потому что по чужим рассказам знал, как трудно бывает втиснуться в битком набитый автобус и ехать.
Все же он не удержался и в какой-то момент протянул руку к мешку. Очень уж хотелось ему посмотреть, что за гостинец он везет дяде; слишком беспокоился за него отец, да и чересчур тяжелым, загадочным, манящим показался ему сверток, и пахло от него, как помнил Хаятолла, не пряностью лучшего кишмиша из Сохии, не жаренными в золе фисташковыми орехами, а как-то незнакомо.
Хаятолла размотал схваченную шпагатом тряпицу, и в руки ему скользнула длинная плоская коробка немногим меньше кирпича.
Множество незнакомых букв покрывало ее лакированные, сияющие глянцем бока, но сути этих обозначений Хаятолла, как ни пытался, не разгадал.
"Где же тут кишмиш? Может, он внутри, в коробке? Как она открывается?"
Забыв об окружающем, Хаятолла водил пальцем по закругленным, плотно подогнанным бокам коробки, надеясь подковырнуть ногтем какой-нибудь ее край и добраться до содержимого. Однако крышка нигде не обнаруживалась, и только сквозь две крохотные дырочки не больше пшеничного зерна как будто слышно было внутри тихое шевеленье.
Он не заметил, как солнце заслонила чья-то тень.
- Салам алейкум, рафик!
Перед ним, улыбаясь, сверкая белыми крепкими зубами, стоял друг такой же, как и Хаятолла, чолук, его сменщик Мухаммед.
- Уезжаешь? Я только что об этом узнал и вот решил попрощаться, хорошо еще, пастбище рядом, можно добежать. Насилу отпустил пастух, пришлось ему отдать десять афгани, иначе он - ни в какую. "Мигом, говорит, - чтобы единым духом вернулся. Я, - говорит, - за тебя пасти не намерен..." - передразнил Мухаммед пастуха и весело рассмеялся похожести блеющего голоса его хозяина. - Ты что же, совсем уезжаешь? Больше не вернешься?
- Не знаю. - Хаятолла пожал плечами. - Отец обещал навестить меня в следующую джуму. А может, и насовсем. Буду жить у дяди и поступлю в лицей.
- О, а что это у тебя? - Мухаммед жадными глазами разглядывал коробку, которую Хаятолла вовремя не успел убрать, от нетерпения перебирал ногами и облизывал губы.
- Гостинец дяде. - Хаятолла принялся заворачивать коробку в мятый холст, но Мухаммед уже тянул к ней руки, азартно пританцовывал.
- Дай хоть поглядеть! Ой, какая тяжелая! Подари ее мне? Ну подари, рафик. Должен же ты оставить мне что-нибудь на память! Вдруг больше не увидимся, так я тебя вспоминать буду. Хочешь бакшиш?
Мухаммед порылся в карманах, извлек из глубины шаровар ножичек с треснувшей рукояткой.
- Давай меняться, а? Давай? Хаятолла, ведь ты меня знаешь: не будет мне покоя, ночей спать не буду, пока не согласишься делать бакшиш. Не мучай меня!..
- Ты что, с ума сошел? Это же отец передал гостинец для дяди. Для дя-ди, понял? А ты - меняться!
Мухаммед тоскливо заглядывал в глаза другу, умолял:
- Ну, тогда продай. Хочешь, тридцать, нет, пятьдесят афгани?
- И за сто не продам. Чужое. Зачем тебе коробка?
- Она красивая. Буду в ней деньги копить.
- Да там же нет крышки! Куда тут класть капиталы?
- Как это - коробка есть, а крышки нет? Так не бывает... Эй, Хаятолла, твой автобус!
Хаятолла поднял глаза на дорогу. По ней и впрямь подкатывал, накренившись на правый бок, широколобый низкий автобус, битком набитый людьми.
- Ты цепляйся, я тебе помогу, а то не уедешь, - крикнул Мухаммед, забрасывая поклажу друга и мешок и подсаживая Хаятоллу снизу плечом, костлявым и неудобным. - Влез? Ну, доброй тебе дороги, рафик! - Мухаммед улыбался, должно быть, довольный, что так удачно помог другу загрузиться в автобус.
Машина тронулась, и Хаятолла, выгнув шею, какое-то время наблюдал, как сменщик махал ему от обочины голой рукой, и как при этом счастливо светилось его смуглое широкоскулое лицо.
Тяжелый груз в мешке наминал Хаятолле спину, и он потихоньку сбросил лямки, опустил поклажу к ногам.
Автобус кивал дорожным выбоинам, Хаятоллу подбрасывало вместе со всеми, переваливало со стороны на сторону, пока не укачало совсем... Сомлевший, мутно глядя на белый свет, он опомнился, только когда автобус сделал плавный поворот, присел, скрипнул тормозами.
Ватными ногами ступил Хаятолла на землю, выволок мешок и замер на месте. Куда идти, он не знал, а спрашивать у людей, помня наказ отца, не решался.
Рядом с автобусной остановкой зиял дверной провал лавки дукандора. Тут же, полулежа на деревянном помосте, другой хозяин жарил крошечными порциями шашлык, обмахивал его метелочкой, и дым, отгоняемый в сторону, щекотал мальчику ноздри.
Но есть он еще не хотел. Да и берег, как учил отец, деньги до более подходящей минуты. Наудачу он побрел вдоль улицы, по которой, лавируя между машин, с трезвоном проносились велосипеды мальчишек.
Хаятолла свернул в тень, где никла покрытая слоем дорожной пыли искривленная чинара, наспех проверил содержимое мешка и прочность завязанного поверху узла. Скользнули под рукой новенькие поскрипывающие калоши, нащупалась коробка... Нет, это было что-то другое. Мальчик похолодел. Это была не коробка, а плоский и такой же тяжелый камень. Мухаммед! Обвел-таки вокруг пальца. Но когда он успел сунуть камень в мешок? Когда запихивал друга в автобус? Или же Мухаммед тут ни при чем, а коробку подменили в автобусе, когда Хаятоллу мутило от качки и духоты, людской давки? Нет, скорее всего это сделал проныра Мухаммед, потому что кому придет в голову тащить камень в автобус, чтобы потом обменять его на неведомо что?! Мухаммед, больше некому. Недаром он так улыбался, недаром так долго махал рукой...
