Прочесть слово, стоящее на месте мнимого «pouvoir», долгое время не удавалось. Относительно легко было заменить «maison» на «domain», «decide» на «de ren‹ouvelle». Когда прояснился общий смысл письма, наконец удалось разобрать, что же написано на месте «de pouvoir». Прочиталось «de s’epanouir».
Представляем сделанный заново перевод. В нем отражены изменения, обусловленные обращенностью не к Собаньской, а к Елизавете Ксаверьевне Воронцовой.
Вот что поздней осенью 1832 года позволил себе Пушкин, при живой жене, после полутора лет законного брака:
Сегодня – девятая годовщина дня, когда я впервые увидел вас.
День Св‹ятаго› В‹икентия› обновил всю мою жизнь.
Чем более размышляю о сем, тем яснее постигаю, что моя судьба неотъемлема от вашей. Я был рожден, чтоб вас любить и следовать за вами.
Все иные чаяния с моей стороны оказываются глупостью или ошибкой. Вдали от вас мне остаются лишь сетования о блаженстве, коим я не сумел утолиться.
Рано или поздно суждено, что я внезапно отрину все и явлюсь, дабы склониться перед вами.
Замысел – достичь когда-нибудь избытка, затем, чтоб обрести уголок земли на Правобережии, вот что мне по душе, вот что оживляет меня среди безумных мрачных сожалений. Там мог бы я, придя на поклонение, бродить вокруг ваших владений, нечаянно вас встретить, украдкою увидеть вас…
Был ли черновик переписан и отослан? Это нам неизвестно. Набросанный, допустим, в часы тревожных ночных раздумий, он мог быть оставлен без продолжения при ясном свете дня.
Установить тот или иной факт – это лишь половина задачи. Другая половина – объяснить смысл, истолковать. Читатели вправе попытаться самостоятельно проникнуть в подоплеку пушкинского текста.
Все трактовки письма, на вид противоположные, могут оказаться справедливы.
Письмо подлинное, реальное, обращенное к живому адресату?
Согласен.
Письмо сочиненное, своего рода художественная проза, отрывок из романа?
Тоже согласен.
Получается, что текст находится на грани между жизнью и литературой.
Не обозначился ли в письме чрезмерный крен, отход от действительной жизни? Если Пушкин ощутил такое нарушение, то он письмо переписал заново, либо не отослал, оставил незаконченный набросок в одной из рабочих тетрадей (ранее ЛБ 2373, ныне ПД-842, л. 27). Дабы не создавать впечатление, будто я первый позволяю себе сказать вслух, что письмо написано не до, а после свадьбы, то есть принадлежит Пушкину, состоящему в законном браке, цитирую примечание, сделанное М. А. Цявловским в 1925 году.
«В одной из тетрадей Пушкина имеется черновой, исчерканный набросок на французском языке, датирующийся по положению в тетради, вероятно, 1833 годом».
Мне кажется, что было бы ошибкой судить на уровне обыденном. Мол, ага, вот видите, Воронцову любил безмерно, а семейная жизнь сложилась не слишком удачно.
Не нахожу ущерба для семьи. И не усматриваю примет обманной игры в страсть. Да, тут явственны отзвуки дальние пожизненной страсти. Но не к женщине. А к своему призванию, своему служению, своему долгу.
Важнее всего на свете писательское ремесло, литература. И ради сей высокой цели могли быть дозволены любые ухищрения. Они, ухищрения, тут есть. Но вовсе не обязательно считать, что они придумывались в расчете непосредственно на Воронцову.
Пушкин в точности знал, что Воронцова обладала сильным характером и проницательным умом.
Обратимся к обстоятельствам, второй половины 1832 года.
Все остальные письма того времени адресованы пяти корреспондентам. Каждому из них, из пяти, что-нибудь да говорится в связи с тем, что поэт получил высочайшее соизволение на издание литературно-политической газеты «Дневник». По его замыслу, газета впоследствии окупится, даже принесет прибыль. Но для начала нужен оборотный капитал. Вот почему в письме к Нащокину тут же, в соседних фразах, читаем: «…покамест буду жаться понемногу. Мою статую еще я не продал, но продам во что бы то ни стало».
С предложением, чтоб казна приобрела за 25 000 рублей бронзовую статую Екатерины II, Пушкин обращался к Бенкендорфу. Статуя и газета это не два разных, один и тот же финансовый вопрос. Дело важное, как о том и сказано в письме к Погодину.
«Знаете ли вы, что государь разрешил мне политическую газету? Дело важное, ибо монополия Греча и Булгарина пала… Я ни к чему приступить не дерзаю, ни к предложениям, ни к условиям, покамест порядком не осмотрюсь…»
Поэт поехал в Москву, обращался к знакомым богатеям. В очередной почтовый день пишет Н. Н. Пушкиной:
«Покамест голова моя кругом идет при мысли о газете. Как-то слажу с нею?»
Ничего не добившись, вернулся домой. Немедленно, 19 октября 1832 года, издатель «Северной пчелы» Н. И. Греч извещает Булгарина:
«Все обстоит благополучно; Пушкин приехал из Москвы, видно с пустыми руками, еще “Пчелка” не згинела!»
Как видите, монополисты торжествуют: у конкурента нету ассигнаций, значит, угроза отпала. Пожалуй, наиболее четко обрисовано положение Пушкина в одном из писем С. Аксакова: «…Он еще не нашел себе хозяина по финансовой части».
Когда не остается надежд, когда нет планов, тогда их заменяют мечтания. А что, если в поисках «хозяина по финансовой части» обратиться с поклоном к Воронцовой?
Просить о займе напрямую – неловко. Почему бы ей самой не догадаться, не предложить на обзаведение тридцать тысяч рублей серебром? А потом газета принесет прибыль, можно будет прикупить имение, а затем вернуть долг…
Письмо к Воронцовой по сути своей – мольба о помощи. Отчасти потому не разгадывался этот смысл, что не было правильно прочтено одно из ключевых слов.
«De s’epanouir» здесь означает «добиться некоторого процветания», «добиться преуспеяния», «достичь избытка».
Именно Элиза Воронцова исповедывала убеждение, что свое поведение, все поступки поэт должен определять «A votre gloire litteraire» – во благо литературы. Ее взгляды Пушкину были известны, и тому есть доказательство.
Еще осенью 1824 года он получил письмо из Белой Церкви, точнее из Александрии. Так называлась усадьба матери Элизы, графини Александры Николаевны Браницкой. Автор обширного письма – Александр Раевский. Долгое время фактический супруг, он же настоящий отец всех детей Воронцовой. (Такого мнения – что граф М. С. Воронцов никак не мог быть чьим-либо отцом – придерживался, в частности, пушкинист И. Л. Фейнберг.) В письме Раевского различимы два слоя. Есть строки, очевидно, продиктованные самой Элизой.
