которого, как и Платона, Чернышевский полюбил еще в семинарский период жизни, был важен ему для определения траектории его жизни. Из Петропавловской крепости он писал жене, размышляя о своем будущем пути (он был уверен в своем скором освобождении): «В это время я имел досуг подумать о себе и составить план будущей жизни. Вот как пойдет она: до сих пор я работал только для того, чтобы жить. Теперь средства к жизни будут доставаться мне легче, потому что восьмилетняя деятельность доставила мне хорошее имя. Итак, у меня будет оставаться время для трудов, о которых я давно мечтал. Теперь планы этих трудов обдуманы окончательно. Я начну многотомною “Историею материальной и умственной жизни человечества”, – историею, какой до сих пор не было, потому что работы Гизо, Бокля (и Вико даже) деланы по слишком узкому плану и плохи в исполнении. <…> Со времени Аристотеля не было делано еще никем того, что я хочу сделать, и буду я добрым учителем людей в течение веков, как был Аристотель» (
Чернышевский, XIV, 456). То есть не учредителем нового типа общества, а исследователем, учителем, профессором.
Как мы уже писали, начал он свою деятельность в 1853 г. небольшими статьями в «Санкт-Петербургских ведомостях» и в «Отечественных записках», рецензиями и переводами с английского, но уже в начале 1854 г. перешел в «Современник». И это отдельная тема, поскольку он стал лидером «Современника», выведя журнал на центральное место в литературно-общественной жизни России. Но вряд ли бы это получилось, если бы не Некрасов.
Начну с итогового резюме НГЧ о великом поэте, сделанного в последний год жизни Некрасова в письме к знаменитому издателю, купцу К.Т. Солдатёнкову, человеку, рискнувшему в свое время издать собрание сочинений Белинского, когда богатые друзья критика (Тургенев, Боткин и др.) после его смерти благоразумно отошли подальше от его судьбы (ни копейкой не помогшие его вдове и дочери), и отдавшему половину дохода от издания жившей в бедности вдове критика. Солдатёнков мог понять пафос Чернышевского: «Некрасов – мой благодетель. Только благодаря его великому уму, высокому благородству души и бестрепетной твердости характера я имел возможность писать, как я писал. Я хорошо служил своей родине и имею право на признательность ее; но все мои заслуги перед нею – его заслуги. Сравнительно с тем, что ему я обязан честью быть предметом любви многочисленнейшей и лучшей части образованного русского общества, маловажно то, что он делился со мною последней сотней рублей (он долго был беден, а “Современник” не имел денег); сколько я перебрал у него, неизвестно мне; мы не вели счета; я приходил, он доставал бумажник и раздумывал, сколько ему необходимо оставить у себя, остальное отдавал мне» (Чернышевский, XV, 703).
И.И. Панаев
И все же денежная проблема была для обоих не очень-то маловажной. Оба своими усилиями завоевали свое положение в обществе. Сразу по приезде, как было сказано выше, Чернышевские жили трудно, денег почти не было. Академическая карьера не задалась, можно было продолжать пробивать себе дорогу в университет, но на семейном (его и О.С.) совете он спросил жену, что лучше – быть профессором или зарабатывать больше денег. Разумеется, жена поддержала второе предложение. Позже, вспоминая свой путь в «Современник», НГЧ по сути рассказал о том, как он решился на некрасовский журнал. Это был выбор; проблема выбора не раз достаточно остро вставала перед ним. Первый был – женитьба, второй – работа у Некрасова: «Мы приехали в Петербург в мае 1853 [г.], Оленька и я. Денег у нас было мало. Я должен был искать работы. Довольно скоро я был рекомендован А.А. Краевскому одним из второстепенных тогдашних литераторов, моим не близким, но давним знакомым. Краевский стал давать мне работу в “Отечественных записках”, сколько мог, не отнимая работы у своих постоянных сотрудников. Это было очень мало. Я должен был искать работы и в другом из двух тогдашних хороших журналов, в “Современнике”. Редактором его был, как печаталось на заглавных листах, Панаев.
Я думал, что это и на деле так. Несколько месяцев прошло прежде чем я нашел случай попросить работы у Панаева, которого видел у одного из людей, знавших меня по университетским моим занятиям. Панаев сказал, чтобы я пришел к нему, он даст мне какую-нибудь маленькую работу для пробы, гожусь ли я в сотрудники “Современнику”. Пусть я приду завтра утром. Я пришел. Он сказал, что приготовил обещанную работу, дал мне две или три книги для разбора и пригласил меня не уходить тотчас же, посидеть, поговорить. Книги были неважные, не стоившие длинных статей. Я принес Панаеву мои рецензии скоро; если не ошибаюсь, на другое же утро. Он сказал, что к утру завтра он прочтет их; пусть я приду завтра утром, он скажет мне, гожусь ли я работать в “Современнике”, и опять пригласил посидеть, поговорить. На следующее утро я пришел. Он сказал, что я гожусь работать и он будет давать мне работу; опять пригласил меня посидеть, поговорить» (Чернышевский, I, 714).
Далее выяснилось, что реально руководит журналом не прозаик Панаев, а поэт Некрасов, которого НГЧ описывает так: «Вошел в комнату мужчина, еще молодой, но будто дряхлый, опустившийся плечами. Он был в халате. Я понял, что это Некрасов (я знал, что он живет в одной квартире с Панаевым). Я тогда уж привык считать Некрасова великим поэтом и, как поэта, любить его. О том, что он человек больной, я не знал. Меня поразило его увидеть таким больным, хилым» (Чернышевский, I, 714–715). Надо полагать, Чернышевский приглянулся Некрасову сразу: и способность трудиться, не покладая рук, и фантастическая образованность, когда по поводу любого литературного явления он мог не просто говорить, а поставить его в культурный контекст, с легкостью читая на многих иностранных языках. Наверно, нравился и его постоянный иронический тон, не обидный, но усмешливый, к примеру: «Положение человека, который не приобрел привычки читать книги ни на одном языке, кроме русского, не хочет, однако, познакомиться с всеобщею историею, очень невыгодно» (Чернышевский, II, 544). Не случайно почти через год он поставил его выше Белинского, которого считал своим учителем, но понимал ограниченность кругозора великого критика. Университетская молодость самого Некрасова была более чем разночинской. Поэтому как человек, прошедший тяжелую юность, голодную и холодную, он понимал, что молодой критик, пришедший к нему, провинциал из Саратова, очевидно не богат, скорее беден, а поэтому необходимо оговорить финансовые проблемы сотрудничества.
Надо сказать, что, по рассказу Чернышевского, тоже
