За заботами о семействе почтенного Яна он, конечно, не забывал и о том, ради чего, собственно, и приехал в столицу. Хунаньская делегация, в составе которой Мао играл не последнюю роль, буквально бомбардировала администрацию президента, кабинет министров, министерства иностранных дел, финансов, сельского хозяйства и торговли. Они умоляли правительство немедленно сместить и наказать Чжан Цзинъяо, «чтобы поддержать законность и спасти людей от беды»115. В своих петициях члены делегации перечисляли основные преступления, совершенные хунаньским губернатором и его братьями. «С тех пор как он в прошлом году пришел в Хунань, Чжан Цзинъяо спустил с привязи своих солдат, этих голодных волков, — писал от имени делегации Мао Цзэдун. — Насилия, поджоги, грабежи и убийства стали обычным делом при его правлении. Он жестокий тигр, который мародерствует, грабит, обманывает и вымогает налоги»116.
Но все было тщетно. Коррумпированное мафиозное правительство всерьез заниматься вопросом о Чжан Цзинъяо было не намерено. Единственное, чего достигли Мао Цзэдун и его сотоварищи, это обещание правительственных чиновников послать «кого-нибудь» провести «тайное расследование»117. Мао был глубоко разочарован: «великий союз народных масс» оказался бессильным перед провинциальным олигархом, вхожим в правительственные кабинеты. Чжан Цзинъяо покинет Хунань лишь осенью 1920 года, но не под напором общественности, а из-за обычных бандитских разборок: северокитайская милитаристская клика Аньфу, к которой он принадлежал, в июне 1920 года потерпит поражение от крупного хубэйского милитариста У Пэйфу, члена другой клики, Чжили, при поддержке которой к власти в Чанше вновь придет Тань Янькай.
Только военная сила имела значение в Китае, только винтовка рождала власть! Но Мао пока этого до конца не понимал. Не то чтобы он не видел, что творится вокруг. При всей своей увлеченности юношеской романтикой он все-таки был, как мы знаем, в целом достаточно трезвым человеком. Да, он был горяч по характеру и в письмах к друзьям иногда сокрушался, что «слишком эмоционален и страстен»118, но истеричная экзальтация претила ему. Он не резал себе пальцы и не писал кровью патриотических лозунгов. Не вопил на площадях и не бил себя по виску до крови тяжелой пепельницей, как это сделал однажды во время своего страстного выступления в период движения 4 мая обезумевший от нахлынувших на него чувств тяньцзиньский студент Ма Цзюнь, будущий активист Коммунистической партии Китая. Он пока искренне верил в приоритеты науки, образования и культуры, в возможности бескорыстной журналистики и общественной деятельности. Через несколько лет это пройдет. Интересно, что, узнав в июне 1920 года из газет о бегстве Чжан Цзинъяо и занятии Чанши войсками У Пэйфу, Мао Цзэдун продемонстрировал верх наивности: «Народу Хунани следует теперь сделать еще один шаг вперед и развернуть „движение за отмену военного губернаторства“… Изгнание Чжана произошло по решению народа Хунани, оно не связано ни с какими темными силами. Если люди действительно пробудились и готовы уничтожить военное губернаторство, они могут сами взять да и сбросить его»119. Какие люди? Какой народ? Горожане сидели дома, не смея высунуться на улицу, когда армия Чжан Цзинъяо покидала Чаншу. Разве могли они восстать против военного губернаторства?
В эту зиму он много и плодотворно общался с Ли Дачжао и Дэн Чжунся. От них узнал много нового о большевистской России, где так же, как и в Китае, вовсю полыхала гражданская война. Но русское братоубийство было иного характера. В России загадочная экстремистская партия, объединившая под своими красными знаменами рабочих и крестьян, вела борьбу против ненавистных Мао Цзэдуну аристократов и богатеев. По рекомендации профессора Ли он вновь стал читать коммунистическую литературу. Он уже знал, что его «гуру» Чэнь Дусю под влиянием Ли Дачжао тоже встал к тому времени на большевистские позиции. Еще 20 апреля 1919 года в журнале «Мэйчжоу пинлунь» Чэнь опубликовал заметку, посвященную большевистской революции, в которой назвал эту революцию «началом новой эры в истории человечества». Это не могло не подтолкнуть Мао к более внимательному отношению к новому учению.
Поскольку в иностранных языках он был на «детском уровне»120, читать марксистские работы он мог лишь в переводах, но их было еще мало в Китае — из Маркса только сокращенный текст «Манифеста Коммунистической партии», опубликованный в «Мэйчжоу пинлунь», да «Критика Готской программы» — откровенно полемические левацкие брошюры, звавшие к насильственному свержению господства буржуазии и установлению диктатуры рабочего класса. Из Ленина доступна была лишь статья «Политические партии в России и задачи пролетариата», написанная в апреле 1917 года. Она была опубликована 1 сентября 1919 года в пекинском журнале «Цзефан юй гайцзао» («Освобождение и реконструкция»). Имелся также перевод «Манифеста Коммунистического Интернационала к пролетариям всего мира», написанного Троцким для I конгресса Коминтерна — всемирной коммунистической организации, созданной большевиками в марте 1919 года. Манифест, призывавший к мировой социалистической революции, был помещен в номерах пекинской газеты «Чэнь бао» («Утро») за 7—11 ноября 1919 года в рубрике «Возрождение мира». Автором перевода был небезызвестный нам Ло Цзялунь, лидер пекинских студентов. С большим вниманием Мао прочитал и некоторые другие работы, излагавшие коммунистические идеи, в том числе «Классовую борьбу» немецкого марксиста Карла Каутского и «Историю социализма» английского философа-фабианца Томаса Киркаппа. «Во время моей второй поездки в Пекин, — говорил он позже Эдгару Сноу, — я много читал о событиях в России и жадно выискивал все то немногое из коммунистической литературы, что было доступно тогда в Китае. Три книги особенно глубоко врезались в мою память, утвердив меня в вере в марксизм. Это „Коммунистический Манифест“ в переводе Чэнь Вандао (первая марксистская книга, опубликованная на китайском языке), „Классовая борьба“ Каутского и „История социализма“ Киркаппа. К лету 1920 года я стал в теории и в какой-то мере на практике марксистом, и с того времени я и считаю себя марксистом»121.
Рассказывая американскому корреспонденту о своем идеологическом становлении, Мао, конечно, приукрасил действительность. Все было гораздо сложнее, и три упомянутые им работы, разумеется, не перевернули его сознание в одночасье. Тем более что перевод коммунистического Манифеста, выполненный Чэнь Вандао, появился лишь в августе 1920 года, так что к лету того же года Мао его вообще прочитать не мог[10]. В определенной степени картину, складывавшуюся в голове нашего героя, дополняли работы самих Ли Дачжао и Чэнь Дусю, популяризировавшие октябрьский опыт122. Много, конечно, давали и беседы с профессором Ли, общение с уже принявшим взгляды большевиков Дэн Чжунся, с другими молодыми столичными интеллектуалами.
