«Опять, как в письме, повторяю я то ж…»
Опять, как в письме, повторяю я то же,
звучащее в сердце моем,
что в гибких стихах, в переливной их дрожи
я вижу хрусталь с серебром.
Мы в жизни с тобою друг друга не знаем,
как призрак остался мне ты.
В хрустальную чашу с серебряным краем
хочу я поставить цветы,
хочу, чтобы нить золотая меж нами
могла воплотится на миг.
Пусть в чаше стихов тебе светится пламя
невидимых черных гвоздик.
6 ноября 1925
«Был синий вечер в небе…»
Был синий вечер в небе,
Был черный профиль строг,
И в рыжих косах гребень
Придерживал цветок.
И сердце все до края
Открылось в этот час,
Горел, не отгорая,
Лиловый пламень глаз.
Я помню непокорный
Ресниц крылатый взмах,
И шали шелк узорный
На матовых плечах.
И легкий след сандалий
На розовом песке…
Как пальцы задрожали,
Прильнув к твоей руке…
Но ты сказала слово,
И это слово «Нет».
От глаз твоих лиловых
Остался в сердце след.
Так в вечер темно-синий
Я начала союз
С мучительной богиней
Из хора светлых Муз.
8 ноября 1925
«Где Херувим, свое мне давший имя…»
Где Херувим, свое мне давший имя,
мой знак прошедших дней?
Каких фиалковых полей
касаешься крылами ты своими?
И в чьих глазах
опять зажег ты пламя,
и в чьих руках
дрожит тобой развернутое знамя?
И голосом твоим
чьи говорят уста, спаленные отравой?
Кого теперь, кого ведешь ты славой,
скажи мне, Херувим?
И чья душа идет путем знакомым
мучительной игры?
Ведь это ты зажег у стен Содома
последние костры.
8 ноября 1925
«Ты не вытянешь полным ведра…»
Ты не вытянешь полным ведра,
Будешь ждать, но вода не нальется.
А когда-то белей серебра
Ты поила водой из колодца.
Чтобы днем не соскучилась ты,
Для твоей, для девичей забавы,
Расцветали у края цветы,
Вырастали душистые травы.
Ровно в полночь напиться воды
Прилетал к тебе Витязь крылатый,
Были очи — две крупных звезды,
В жемчугах драгоценные латы.
Всех прекрасней был обликом он,
Красоты той никто не опишет,
И поверженный наземь Дракон
Был шелками на ладанке вышит…
Ах, без дождика жить ли цветам?
Пылью-ветром все травы примяты,
И к тебе, как тогда, по ночам
Не летает уж Витязь крылатый,
Чтоб крылом возмутить огневым
Пересохшую воду колодца…
Что ты сделала с сердцем твоим?
Почему оно больше не бьется?
9 ноября 1925
«Ах, зачем ты смеялся так звонко…»
Ах, зачем ты смеялся так звонко,
Ах, зачем ты накликал беду,
Мальчик с плоским лицом татарчонка
И с глазами, как звезды в пруду.
Под толстовкой твоей бледно-синей
Кожа смуглой была, как песок,
Раскаленный от солнца пустыни.
Были губы твои, как цветок
За высокой стеною мечети
Расцветающий ночью в саду…
Что могу я сегодня ответить?
Сам себе ты накликал беду.
9 ноября 1925
«От жгучей капли атропина…»
От жгучей капли атропина
Как звезды черные — зрачки.
Одним движением руки
Бесценный дар любви единой
Мной был отвергнут навсегда…
Слепые годы мчатся мимо,
И прячу я под маской грима
Десятилетия стыда.
Я покрываю щеки пудрой,
На бледный рот кладу кармин…
О, если б жизни злой, немудрой,
Мне возвратить тот миг один!
11 ноября 1925
«Вейся выше, черный пламень…»
Вейся выше, черный пламень,
превращайся в тьму,
то, что было между нами,
не приму.
Все равно — ползучим дымом
стелятся слова:
Ты всегда был нелюбимым,
я — давно мертва…
Но в ночи костром пылая,
рвется, душит страсть,
ненасытная и злая, —
ниже не упасть…
Что нам думать. Будь покорным
и не прекословь.
Вейся, бейся пламень черный,
черная любовь…
17 ноября 1925
«Ангел громко и мерно читает…»
Ангел громко и мерно читает
Уже много ночей
Книгу жизни моей,
Вся, как солнце, она золотая,
Каждый четко записан в ней день,
Каждый месяц — певучая стая, —
И проходят года, расцветая,
Как густая сирень.
Но одна есть страница пустая
Уже в самом конце —
И с печалью в лице
Ангел книгу мою закрывает…
Даже он, даже ангел не знает
То, что будет в конце.
18 ноября 1925
«Хочу опять. Опять хочу того же…»
Хочу опять. Опять хочу того же,
чтоб радость, чтоб испуг
переломились в звук
и стали тем, что мне всего дороже, —
текучей строчкою стиха…
Но я глуха.
Мир для меня — камней немые глыбы,
гниющих трав седые вороха,
заснувшие в реке от зимней стужи рыбы.
Во всем, везде тяжелого греха
застывший лик.
И я его двойник…
Теченьем нестерпимой боли
я сердцем поневоле
обставшее гниенье повторяю.
И умираю.
А я хочу дрожанья бытия,
хочу, чтобы и я
простерла крылья рук,
как крылья птиц.
Хочу, чтоб каждый звук
ложился на небе в живой чертеж зарниц,
и пело все вокруг…
Хочу здесь быть опять,
чтоб снова видеть, петь,
смеяться и рыдать.
«Я ветви яблонь приняла…»
