— Мин, говорю, здесь не осталось?
— Не-ет! Были, да убрали! Мама говорила: сразу после войны-ы!
— Давай догоним их,— предложила Юля.
— Грибов здесь должно быть...
— Это в августе, в начале сентября. В июле редки: жарко... Ну, пошли,— и ускорила шаг.
— Смотри — сколько малины,— сказал он, но она не остановилась.
— Тетя Юля! — позвала Надя.— Смотрите: вон справа речка, а лагерь ваш наверху, да?
Они остановились перед подъемом на невысокий холм; лес здесь был — сосны.
— Вон еще малина! — закричал Валерка и устремился наверх.— Наташ, бежим!
— Валерик, осторожно! — вскрикнула Юля.
— Мы там были,—рассказывала Надя,— полшколы ходило, нас партизан какой-то сопровождал. Такой, дядька...
— А как зовут, не помнишь?
— Нет. Он в партизанском отряде рядовым был; рассказывал, как вы здесь воевали. А вам сколько лет тогда было?
— Семнадцать,— Юля, пристально вглядываясь во все, поднималась наверх,— Столько же, сколько и тебе. А он откуда, этот дядька?
— Приехал... К лагерю подходим.
Высоки и величественны здесь колонны сосен, храмовая торжественная тишина стояла в лесу.
Осознав тишину, Юля остановилась. Нащупав ладонью сосну, оперлась на нее. Рука заскользила по стволу. И вдруг ладонь наткнулась на чтото. Посмотрела — острый кончик ржавого осколка, ранившего когда-то тело сосны.
Под зелеными сводами летала птица, вскрикивала, и эхо, отталкиваясь от невидимых стен, металось между соснами.
Юля поискала птицу глазами и не нашла ее.
Кто-то окликнул ее.
— А? — Юля резко обернулась. Нет, тишина. Послышалось. Еще раз поискала ладонью осколок, нашла, потрогала.
Глаза напряженно шарили по земле, подножию сосен в надежде отыскать когда-то виденное, знакомое.
Всполошенно крича, вылетела из куста птица — Юля остановилась испуганно. Застрекотала в ответ сорока...
Юля сделала еще несколько шагов и остановилась— перед ней была полузасыпанная, заросшая папоротником глубокая когда-то яма, в которую провалились сгнившие бревна. Наверняка это партизанская землянка, взорванная, как видно, немцами.
Подняла глаза — вот он, их лагерь. Еще одна такая же яма, и вон прямо из земли дыбится бревно...
Глаза продолжали шарить по лесу, узнавая то искривленную сосну, останавливаясь на ней, то пенек...
Наклонилась, раздвинула рукой куст — ложка... потемневшая, заросшая грязью. Потерла пальцами — что-то нацарапано. Стала видна фамилия: Никульшин.
На мгновение предстал перед ней — неясно—парень в треухе, сосредоточенно обтесывающий топором кол,— Никульшин?
Снова лес.
Толстое, сгнившее, темное от времени бревно.
И снова — так же неясно — увидела она троих в полушубках, сидящих на бревне, занятых едой,— держат алюминиевые миски на коленях и хлебают, переговариваясь.
Увидела — и тут же исчезли они, словно растаяли.
И так же на мгновение увидела (вместо заросшей папоротником ямы) освещенную керосиновой лампой землянку, стол, пожилого человека, сидящего во главе стола, приглаживающего волосы, перед тем как заговорить.
И пропала картинка — я снова перед ней заросшая папоротником яма и нависшие над ямой обломки бревен...
Сделала шаг вперед — громко и сухо треснул под ногой сучок. Выстрелом треснул — Юля вздрогнула, даже отшатнулась, но вслед за этим выстрелом в лесу раздалась гулкая автоматная очередь. Она еще не кончилась, как послышалась другая, а вот еще — справа, слева...
Юля ступила назад, глаза были полны ужаса, оглядывалась затравленно,— а автоматы били уже отовсюду. И со всех сторон раздавались крики немцев, сжимающих круг:
— Holla! Holla! Партизанен — сдавайсь!.. Вдруг кто-то закричал на нее:
— Чего стоишь как чучело! Патроны давай, патроны! Мигом!
Словно сорванная с места этой командой, Юля кинулась вперед. Но это была уже другая Юля: этой другой Юле было семнадцать; и все вокруг стало партизанским лагерем 1942 года, стало зимой, стало сражением. Произошло то чудо, которым иногда награждает нас наше сознание, — чудо возвращения в прошлое.
Юля в шинели, в шапке-ушанке.
Скатилась в землянку и через мгновение показалась оттуда с двумя дисками для ручного пулемета.
— Быстрей, быстрей! — торопил ее пулеметчик. Схватил диски, побежал, пригибаясь. Скрылся за соснами.
Юля осмотрелась. Стрельба охватывала лагерь полукругом. Туда, где разгоралась перестрелка, бежали, на ходу готовя оружие, партизаны.
Прячась за деревьями, стреляя из автоматов, оголтело крича, к лагерю приближались немцы. Их было много. Они шли цепь за цепью.
Партизаны, кто из окопа, кто из-за дерева, повели ответную стрельбу, не давая немцам перебегать от дерева к дереву, останавливая атаку.
Огня со стороны партизан становилось все больше, немцы остановились, ведя перестрелку и лишь изредка пытаясь перебежать простреливаемое пространство. Раздалась команда немецкого офицера— стрельба со стороны немцев стала реже— прицельнее. Атака захлебнулась.
Реже и прицельнее стал и огонь партизан.
Командир и парторг были в одном окопе.
— Потапьев,— позвал командир,— иди-ка сюда. Не может быть, чтоб они с одними автоматами пришли. Сейчас, видать, из минометов гвоздить нас станут. Надо решать...
И тут же рядом ухнул первый взрыв. Разговаривающих осыпало землей.
— Продолжать стрельбу! — высунувшись, закричал командир.— Не дать немцам приблизиться!
Оба присели.
— Все ясно,— сказал командир,— мины. Загвоздят сволочи, а их не достанешь. Ну?
— Ничего не поделаешь...— непонятно ответил парторг.
— Придется отходить, Потапьев,—решил командир. И, жестко:—И немедленно! А то они быстро нас минами посчитают. Передавай команду: отход. Прикрытию держать огонь «на марке», командирам взводов собраться в командирской землянке,
Атака, сорванная быстро организованной обороной, остановилась. Немцы залегли, кое-где даже отошли.
Командиры взводов собрались в командирской землянке.
— Немцев не меньше батальона,—говорил командир.— Автоматы, пулеметы, гранаты, минометы. Окружают. Решение: будем отходить. Пойдем на северо-восток в сторону Измайловки. Они,— показал руками,— кольцо смыкают, да, видать, не дотянули. Першиков, у тебя их нет? Не слыхать?
— Вроде нет,— отвечает Першиков.— У меня ребята не глухие.
— Вот туда и пойдем. Першиков, организуй разведку. Можешь идти. Что, Потапьев?
— Продовольствие под немцами. Не взять теперь. Пустые идем.
— Какое под рукой — захватить. Да... Ну, ладно. Никольчук! Оставишь своих пулеметчиков там, где и стоят, в ельнике на западном склоне. Остальным — отход. Можешь действовать. Кальсин! Где Кальсин?
