Однажды ночью я, Мороз и Маляр, сидя на крыше вагона, возвращались в Москву с удачного промысла. Три чемодана, временно привязанные к вентиляционным отдушинам, слегка вздрагивали в такт движению поезда. Стояла ясная зимняя ночь. Небо было трогательно спокойным. Со всех сторон ласково мерцали звезды. Впереди состава бежал паровозик, время от времени издававший протяжные гудки, а из его трубы в ночное небо струились снопики искр. Настроение было превосходное.
- «…Темная ночь, только пули свистят по степи, только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…» - мечтательно пел Мороз песню из недавно вышедшего на экраны фильма «Два бойца».
А поезд, постукивая колесами, мчался в загадочную даль, длинной змеей извиваясь на поворотах железнодорожного полотна, и белый дым из трубы то взмывал вверх, то начинал стелиться над крышей, напоминая прижатые уши скаковой лошади, приближающейся к финишу.
- Закурим, братки? - перекрыл своим приятным баритоном шум состава Маляр и полез в карман брюк за портсигаром. Чтобы попасть под полу зимнего пальто, он приподнялся, держась за вентиляционную трубу, торчащую из крыши вагона. В это мгновение раздался сочный звук резкого удара. Над головой прогромыхал и скрылся вдали мост. Маляра рядом с нами больше не было.
Через три дня небольшая часть московской шпаны, собравшись на Ваганьковском кладбище, отдавала последнюю дань памяти своему безногому собрату. Недалеко от могилки возле кладбищенской ограды горько рыдала Лолита.
Отгуляв поминки и распрощавшись с удивленными нашими патриотическими поползновениями обитателями «малины», мы с Морозом тронулись в путь, который неожиданно закончился в просторных апартаментах Белорусского вокзала. Подошедший милиционер поинтересовался, куда направляются два сопливых шпингалета с такими огромными рюкзаками на плечах.
- На фронт! - гордо ответил Мороз
- По призыву? - захихикал страж порядка. - А ну заворачивай оглобли за мной.
Наше путешествие закончилось в вокзальном отделении милиции. Во время обследования рюкзаков у присутствующих время от времени вылезали глаза из орбит.
- Да, отоварились! - удивлялся дежурный. - А чего же винтовки с собой не прихватили? - издевался он.
Мы затравлено и угрюмо помалкивали. Снова родители!!!
Моя бедная, измученная, родная мамочка! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за то страшное горе, которым я пытал тебя беспрестанно в самые тяжелые дни твоей жизни? В ответ на свое рождение! В ответ на ту безмерную ласку, которой ты окутывала меня! В ответ на трепет твоей нежной души, когда ты, проливая ручьи слез, гладила горячим утюгом мою постель в страшный январский мороз сорок второго! Не существует на свете меры, которой можно было бы определить степень моей вины перед тобой!
Все кончено. Снова школа, снова голод, снова нищета. Война подходила к концу…
Кто томится по тюрьмам и ссылкам,
Грустно, мамочка, все рассказать,
Как приходится нам, малолеткам,
Со слезами свой срок отбывать.
Из тюремного фольклора
После смерти мамы отцу стало чрезвычайно трудно одному содержать семью из трех человек. Он очень много работал. После работы занимался репетиторством, преподавал языки и делал все возможное, чтобы прокормить меня и бабушку. И если с материальной стороной он кое-как справлялся, то на мое воспитание времени у него не оставалось совсем. На бабушку в этом плане не было никакой надежды, поскольку она была уже в том возрасте, когда люди начинают с удовольствием беседовать сами с собой, а выйдя из дома, не могут найти дорогу обратно. Поэтому, списавшись с родственниками, живущими в деревне возле реки Сож под Гомелем, отец решил отправить меня к ним на лето.
Жизнь в деревне мне очень понравилась. С утра мы с деревенскими мальчишками убегали купаться на речку, днем шастали по лесу, а вечерами, собравшись у сельского клуба, с удовольствием слушали виртуозную игру местного гармониста дяди Саши и увлеченно лицезрели стихийно возникшую танцплощадку с кружащимися в вальсе парами. По субботам родственники выезжали в Гомель за керосином и другими атрибутами домашнего быта. Иногда они брали с собой и меня. В то время мне шел тринадцатый год.
Однажды, во время очередной поездки в город, около базара я увидел нечто, перевернувшее в дальнейшем все мои представления о жизни. Возле ворот, привязанный, чтобы не свалиться, к дощатой тележке с подшипниками вместо колес, сидел нищий. В полном смысле обрубок человека. У него не было обеих рук, ампутированных до плечевых суставов, ног - до паховой области. Он был слеп, глух и изредка издавал какие-то нечленораздельные звуки, открывая свой обезображенный, обгоревший рот, в котором виднелся крохотный обрубок языка. На месте колен у него лежала кепка, в которую прохожие с наворачивающимися на глаза слезами бросали деньги и спешили побыстрее уйти от столь ужасного зрелища.
Этого нищего привозили на базар рано утром и увозили поздно вечером. Люди рассказывали, что это бывший танкист, побывавший в немецком плену. И когда я представил себе весь кошмар его положения, мурашки поползли по всему моему телу. Какая страшная, кромешная тьма окружает этого получеловека! Какая до звона щемящая тишина навечно остановилась в его сознании! Жуткая изоляция от всего живого на земле создала для него совершенно иное измерение времени. Когда вокруг него кипела жизнь, когда все остальные люди в трудах и заботах не замечали стремительно текущего времени своей жизни, он наверняка с каждым ударом своего сердца отсчитывал секунды, моля Всевышнего как можно скорее послать ему избавление от этих нечеловеческих страданий. В своей беспомощности он не в состоянии был ни сказать, ни показать, ни написать, чтобы люди спугнули осу, запустившую жало в его беззащитное тело. Периодически возникавшая под ним лужица вызывала слезы у мужчин и нервную истерику у женщин. Он не в состоянии был убить себя и даже каким-либо образом дать понять окружающим, чтобы они помогли ему это сделать. Наверняка у него не было ни одного близкого человека, так как в ином случае ему не позволили бы ежедневно испытывать подобные мучения в зной и стужу на гомельском базаре.
Образ этого несчастного остался со мной на всю мою жизнь. И после того как боль от увиденного и пережитого постепенно улеглась, я почувствовал себя необычайно счастливым человеком. Впоследствии, когда в моей жизни наступала черная полоса, я вспоминал ЕГО, и мгновенно наступало волшебство. Черная полоса превращалась в полосу, сверкающую всеми цветами радуги, искристую, радостную, прекрасную, безмятежную.
