Фото 2
К тому времени, когда повозки укатятся, а стулья на улице у винного магазина будут занятыми, фотограф и его помощник уже вернутся в предместье Сен-Жермен на воздушную террасу дома номер 27 по улице Сен-Доминик и будут фотографировать величественное шествие облаков, этих воздушно-десантных батальонов, занимающих площадь в несколько раз большую, чем город, которые направляются в какое-то неопределенное королевство за пределами предместий (см. фото 2).
Пока небесная волнообразная пульсация все еще проявляется на его сетчатке, Марвиль покидает террасу и уходит в свою мастерскую, где горит красный свет. Здесь цветные стекла на окнах и шкафы из темного дуба. Обои на стенах усыпаны унылой растительностью. Помощник аккуратно снимает покрытое коллодием стекло с деревянной рамы. На этом этапе стекло кажется совершенно чистым. Затем он льет раствор пи-рогалловой кислоты и железного купороса, и благодаря какому-то химическому трюку, которому у науки нет объяснения, свет с утренней площади превращает серебро в реальность.
Эта алхимия, наоборот, всегда удивляет его. Это похоже на древний миниатюрный город, из которого ушли жители в какую-то местность после чумы или взрыва химической бомбы, сброшенной с воздушного шара. Следы жизнедеятельности человека есть, но людей нет. Его помощник окунает пластину в хлорид золота, чтобы затемнить оттенки. Марвиль смотрит на темные волосы молодого человека, падающие ему на щеку, когда он наклоняется над фарфоровой миской. Помощник промывает негатив и закрепляет изображение цианистым калием. Слова появляются, будто они были напечатаны на пластине еще до того, как она была выставлена на свет: BAINS d’EAU (водяные бани); LITS & FAUTEUILS (кровати и кресла); COMMERCE DE VINS (торговля винами).
Он видит квартал, застигнутый врасплох. Вот площадь en deshabille (полуодетая), пребывающая в своем собственном времени, часть покинутого людьми города со всеми его интерьерами, оставшимися в целости. Он доволен явным хаосом смещенных стен, грязных следов дождя и непрочно держащейся штукатурки, усадкой фронтонов домов, вывернутыми камнями мостовой и отсутствием людей. Единственные транспортные средства – грузовые повозки: возможно, за одним из окон кто-то собирает свои пожитки.
Это изображение присоединяется к другим отпечаткам, которые ждут, когда их вставят в рамку и отправят на выставку: четыреста двадцать пять картин волшебного пустого города под названием Марвиль. Император увидит выцветшие перистили (колоннада, обрамляющая площадь, двор дома, храма, общественного здания, или сама площадь в окружении колоннады. – Пер.) и осыпающиеся пилоны, и ему напомнят об экспедиции его дяди в Египет, памятниках исчезнувшим богам, замершим в пустыне. Он, возможно, удивится, насколько большую часть Парижа он на самом деле видел и как можно управлять городом, столь полным тайн.
В мастерской становится темнее по мере того, как солнце становится настойчивее. Помощник плотнее прилаживает засовы на ставнях и убеждается в том, что занавески перекрывают друг друга.
Когда фотография была еще второстепенным шоу на бульваре, Марвиль устанавливал мольберт в лесу Фонтенбло. Он рисовал безлюдные ландшафты для журналов и иллюстрированных сборников рассказов – «Поль и Вирджиния», «Берега Сены», «Арабские ночи» – и предоставлял своим коллегам вставлять в них человеческие фигуры. Его собственные были всегда неуклюжими и нелепыми. Теперь он находит уединение в Париже во время экспедиций со своим помощником. Определенные дневные часы более подходящи, чем другие, но время дня можно продлевать бесконечно, деля его на доли секунд.
Свежесваренный кофе помогает нейтрализовать запах аммония и лака, сосредоточивает ум. В те дни только старомодный художник в заляпанной краской блузе использовал алкоголь для того, чтобы возбудить мозг и сделать тверже руку. Мягкий лист альбуминовой бумаги кладется на первый пробный отпечаток с пленки. Малейший дефект будет виден – пылинка, пятнышко трепела (тонкопористая опаловая осадочная горная порода, рыхлая или слабосцементированная, очень легкая. – Пер.), незаметный солнечный луч.
Пейзаж отсвечивает красным (эффект альбумина) до окончательной промывки. Отпечаток прополощен, высушен и разглажен, наложен легкий слой воска и мастики. Помощник кладет оттиск на стол и отходит назад, как художник – от своего мольберта.
Марвиль берет увеличительное стекло. Его глаз блуждает от окна к окну в поисках знакомого узора пятен. На изучение вида уходит много времени… Наконец он видит пятна: их можно было принять за дефекты на пластине, и даже на этом уровне аккуратности трудно быть уверенным. Слегка ссутулившаяся фигура в длинном сером пальто входит в молочный магазин. У окна между водяными и паровыми банями бледный круг, разделенный пополам перилами, и пятно света под ним могут оказаться человеком, держащим чашку кофе и глядящим на двух фотографов на другом конце площади. В этой сцене так много звуков, что эти бледные пятнышки едва заметны.
Теперь он сидит и изучает всю картину. На этот раз он понимает, что в ней есть неожиданная фокальная точка – маленький балкон на деревянных подпорках над винным магазином вровень с инвалидом на ортопедической кровати с рекламы. Хижина с шестью окнами и печной трубой – она, наверное, была перенесена сюда из какой-нибудь удаленной деревни – притулилась к побеленной стене, которая могла оказаться почти коттеджем. Длинный шест установлен в качестве подпорки на перила, чтобы держать открытым световой люк в черепичной крыше. Шесть кустов расставлены в кадках, и там, слева от этой небольшой живой изгороди, над какой-то работой склонилась фигура. Возможно, это какая-то тряпка, похожая на седую голову, но в ней есть некоторая смущающая пикантность.
Эту фигуру можно было убрать кисточкой, окунув ее в тушь и раствор камеди. Так некоторые фотографы убирают пятна на лице или рукаве. Но ему нравится, как камера превращает человеческую фигуру во что-то небольшое и мимолетное, подобное луже на мостовой или отражению на оконном стекле.
Покрытый лаком оттиск оставлен для просушки. Марвиль проводит вторую половину этого дня дома со своим помощником. Он фотографирует его сзади, сосредоточенно обдумывая отпечатки, оставшиеся в мастерской. Он фотографирует его с копной его черных волос полулежащим на террасе на фоне колпаков дымовых труб, похожего на нубийского льва или парижскую уличную кошку. Он фотографирует его крупным планом так тонко, словно его лицо – ряд домов вместе с его мраморным лбом и изящными балконами бровей под бурным небом его шевелюры. Это мог быть портрет поэта с миндалевидными глазами и жесткими губами, прекрасно освещенный, как площадь в лучах утреннего солнца.
