мы стараемся не расходовать бумагу, – замечает Каплун, – просто плюнут покойнику на пятку, размажут и напишут фамилию карандашом.
Ольга, всегда умевшая ввернуть словцо кстати, добавляет: дескать, а у нас, у балерин, на пятку плюют обычно, чтобы пуанты лучше сидели.
Наконец возвращается главный инженер, и все идут поглазеть на такое зрелище.
– Начнем с Попова-вождя-краснокожих, – распоряжается Каплун. – Что ж, в печь его!
Служащие хватаются за чудовищные клещи – они свешиваются с потолка – и неловко пытаются подцепить ими гроб; тот раскачивается и выскальзывает. Все-таки закрепив гроб, служащие расталкивают гостей, которые в последний момент запихнули обратно почти выпавшего из гроба Попова-краснокожего. Гроб слишком широк и, проходя в отверстие печи, срывает несколько кирпичей; еще немножко и – уф, наконец Попов горит.
Когда становится видно, как пламя лижет его тело, собравшиеся аплодируют. Все поочередно заглядывают в смотровое окно, а Каплун с инженером комментируют:
– Смотрите, он поднял руку. Как будто говорит нам последнее прости!
– Слышите… трах-трах… хрясь… это череп треснул.
– А в глазах-то потрескивают голубые огоньки: мозг горит.
В соседнем помещении человеческие останки высовываются из жестяных ящиков, на которых еще можно разобрать полустершиеся надписи: «Семга с икрой», «Мадемуазель Береника, французская модист…» Это остатки прежнего режима, вывезенные из шикарных магазинов.
– Вот это все надо сжечь, – приказывает Каплун. – И пусть прах послужит удобрением, чтобы накормить народ хлебом.
Они переходят в морг. Громадный подвал, в котором, насколько хватает взгляда, рядами лежат трупы в лохмотьях; их разложили валетом, как сардины в консервной банке.
– Окажем честь дамам, – Каплун просит Ольгу выбрать кого-нибудь.
Она чуть-чуть проходит вперед, кокетливо подымает ручку в черной перчатке и, после минутного колебания, указательным пальчиком тычет в какого-то мертвеца. У того на пятке карандашом намалеваны его имя и социальное положение: «побируха».
– Вот так последние и становятся первыми, – шутит Каплун.
И еще долго под ледяными сводами подвала звучит эхо – Каплун смеется, а Ольга вторит ему.
В те смутные годы, напишет потом Чуковский, были отвергнуты все старые ценности, основанные на сочувствии, но их нечем было заменить, и всюду царило бесконечное моральное опустошение.
Ходили слухи, будто Спесивцева доносила Каплуну на своих близких. Я нисколько в это не верю – даже зная, что она всегда отличалась недостатком эмпатии к ближним, что и вправду было ей присуще, вместе с ее неистребимой склонностью ссориться с друзьями, в том числе с Дягилевым и Лифарем. В поведении Ольги не было злобы, она вела себя совершенно невинно, не отдавая себе отчета ни в каком мире живет, ни что сама делает.
Ей не везло с мужчинами. Первым из них был Волынский – старый и очень влиятельный в Питере балетный критик, прозванный Могильщиком, лохматый такой педант. Он, счастливый, что владеет столь юной красавицей, осыпал ее комплиментами и льстил ее эгоцентризму.
Я была на десять лет старше Ольги, и мне часто случалось присутствовать на ее балетных классах. Словно снова вижу ее сейчас – чопорный, без тени улыбки вид, распущенные волосы закинуты назад, вокруг талии широкая ярко-желтая пачка, – она занимается в безымянной стайке подруг в темных трико, а у тех волосы стянуты в шиньон на затылке. Не в силах оторвать взгляд от зеркала, Ольга восхищается собою – она ничего не любила так сильно, как когда ею восхищались. И вправду – едва носочек ее ноги касался пола, как она тут же обретала безупречное равновесие и всю арабеску как будто летала по воздуху. Но была одна проблема – всецело поглощенная собственной персоной, она не всегда попадала в такт музыке; этот недостаток преследовал ее всю карьеру. И можно согласиться с Павловой, сказавшей однажды, что Спесивцева, окруженная зеркалами и при сопровождении пианиста, на репетициях была лучше, чем на сцене. Ее нарциссизм граничил с сумасшествием.
Одно время она была замужем за Борисом Князевым, русским танцовщиком, эмигрировавшим в Париж, – он воспитал немало замечательных французских балерин: Иветт Шовире, Людмила Черина, Зизи Жанмер и… Брижит Бардо, которой будет суждена громкая карьера не в парижской Опере, а в кинематографе.
То, что Спесивцева участвовала в 1921 году в самом оглушительном провале «Русских балетов» – в «Спящей красавице», которую поставила Бронислава Нижинская, а Стравинский сделал новую оркестровку музыки Чайковского, – тоже не могло не повлиять на ее психику. Не знаю, к месту или нет: в Ольгу без памяти влюбился армянский миллиардер и меценат Гюльбенкян и был готов финансировать очень дорогое предприятие какого-то неизвестного ему Дягилева, возжелавшего с большой помпой возродить классическую традицию Мариуса Петипа. Но Ольга отвергла его ухаживания – и он забрал денежки.
Что до «Спящей красавицы»… В качестве другой причины провала не будем недооценивать равнодушие публики к романтическому балету, каким он выглядел в горячечных футуристско-экзотических видениях Шиншиллы. В любом случае для Дягилева это означало банкротство. Ему пришлось занимать деньги у матери Хильды Бевик, одной из балерин труппы, светской львицы и полиглотши, которую Дягилев всегда усаживал за стол рядом с августейшими персонами. Потом ему предложила поддержку герцогиня Эдмон де Полиньяк (урожденная Зингер – наследница дома, выпускавшего швейные машинки), не забыв представить его своей семье в Монако. Она же великодушно предложила компании годовое проживание в Гран-театре Монте-Карло. Как раз в это время Дягилев с помощью Миси свел знакомство с модной модельершей Габриэль Коко Шанель. С тех пор Мадемуазель, как ее называли, и стала главной меценатшей «Русских балетов».
Что же, теперь пришло самое время подумать о кассовом успехе и вдохнуть жизнь в спектакль, брошенный Гюльбенкяном, – «из-за Ольги», dixit [56] Дягилев; по уши залезший в долги, Дягилев не постеснялся раскромсать на куски декорации к балетам, подписанные Пикассо, чтобы подороже их продать.
В следующем году публике пришлось довольствоваться ужатой до единственного акта «Спящей красавицей», переименованной в «Свадьбу Спящей красавицы», а основой действа послужили декорации и костюмы, сделанные еще для «Павильона Армиды»!
Биконсфилд, 18 апреля 1969
Безумие жило рядом с Дягилевым до самой его смерти. Кроме Нижинского, Федоровой и Спесивцевой тут нужно вспомнить еще и Феликса Фернандес-Гарсию. Не знаю, кому и что сейчас говорит это имя, но Феликс был поистине самым великим исполнителем фламенко за весь век. Дягилев, открывший его во время турне «Русских балетов» по Испании, решил ангажировать танцовщика на один сезон. Он посоветовал Леониду Мясину, своему новому компаньону и постоянному хореографу труппы, привезти Феликса во Францию и дать роль в будущей постановке, то есть в «Треуголке». Мне потихоньку шепнули, что я буду исполнять главную роль – испанской мельничихи, разрывающейся между мужем и любовником.
В «Моей жизни» я уже рассказывала о первом выступлении Феликса, на
