Даже часовые нашли чем заняться. Тех, кто желал «погулять с морпехом» и по этой причине часто обращался к вахтенному офицеру, прозвали «травяными мартышками» из-за привычки подолгу лежать в высокой траве парка Виктория, окружавшего наш стадион.
«Травяные мартышки» отдавали предпочтение часовым у боковых ворот и тем, кто был в пешем патруле, поэтому довольно скоро в ход вошла шутка: впервые в истории Корпуса Морской пехоты США на роль часовых появились добровольцы. Но «травяные мартышки» здорово облегчали жизнь тем из нас, кто слишком задержался в городе. Если припозднился, достаточно пойти в обход стадиона, пока не увидишь прислоненную к стене винтовку — свидетельство того, что часовой здорово занят на стороне. Затем можно было открывать ворота и смело заходить.
Каждый день приносил новое удовольствие, очередное открытие. Мы попробовали австралийское пиво и с радостью обнаружили, что оно ни в чем не уступает японскому. Мы нашли бары, изобиловавшие разными сортами шотландского виски. Мы узнали, что «шейла» — это девушка, «коббер» — друг, а то, что называют «бойзер», так это превосходно. Еще оказалось, что слово «янки» в устах австралийцев может быть и комплиментом, и ругательством.
В первую неделю мы набрели на маленький ресторанчик на Суонстон-стрит и здесь открыли игристый хок. Мы попросили шампанского, но официантка сказала, что у них его нет.
— Зато у нас есть игристый хок, — сказала она на австралийском кокни, — это почти то же самое.
— Он пузырится? — поинтересовался Хохотун, стараясь выразить то же самое языком жестов. — Вы понимаете? Как имбирный эль? — Вряд ли Хохотун сумел бы объяснить итальянской матроне, что такое спагетти.
Официантка снисходительно фыркнула:
— Вы янки... — после чего степенно удалилась и тут же вернулась, неся ведерко со льдом и бутылку. Пробка вылетела в потолок, словно это было настоящее шампанское, жидкость так же искрилась и пузырилась, да и вкус ничем не отличался. Мы наслаждались им, насколько хватало наличности, что составляло главное свойство этого напитка.
Мы с Хохотуном громко чокнулись.
— К черту войну! — сказал он.
— Я за мир, — возвестил я.
Мы прикончили бутылку и бесчисленное множество других, заедая их вкусными австралийскими стейками и яйцами. Это место стало нашим штабом. Сюда мы приводили ужинать девушек, здесь же мы встретили Хоуп и Молли. Хоуп обладала всеми необходимыми качествами, чтобы сделать состояние в Голливуде. Крупное овальное лицо с обрамлявшими его густыми каштановыми волосами, огромные глаза, большой чувственный рот, прямой нос, правильные черты лица. Но изумительной красоты глаза были совершенно пустыми, в них не было проблеска интеллекта. Ее красивое лицо ничего не выражало. Хоуп была классической девушкой из бара, чьим главным достоинством был безукоризненный зад. Она мертвой хваткой вцепилась в Хохотуна и оставалась его девушкой до тех пор, пока мы не покинули Австралию. Меня Хоуп терпеть не могла, считала надменным и заносчивым зазнайкой.
Молли была другой. Она часто уводила меня от Хохотуна и Хоуп, после чего мы шли в парк и долго гуляли, пели, подшучивали друг над другом. Она с самого начала знала, где закончится наша дружба. У нее и мыслей не было, как у Хоуп, о легкой жизни в Штатах. Ее интерес ко мне и другим морпехам был теплым и человечным. Она принимала нас, какими мы есть, и не думала о будущем. Бедняжка Молли. Она много любила, возможно, слишком много.
— Расскажи мне об Америке, — иногда просила она, когда мы гуляли, рука в руке, по тенистым аллеям парка; ноги утопали в траве, ночной воздух приятно ласкал разгоряченные щеки. В это время и в этом месте мы очень любили друг друга.
И я рассказывал. Мы сидели на скамейке или лежали на берегу озера, глядя в удивительное южное небо, усыпанное звездной пылью. Запах цветущих деревьев добавлял очарования волшебной ночи.
— Знаешь, Счастливчик, я надеюсь, тебя не отправят обратно.
— Я тоже.
— Но тебя же отправят?
— Не думай об этом, Молли. Мы все равно ничего не сможем с этим поделать. Война есть война.
— Да, но, если бы ни война, мы бы не встретились. За это мы должны быть ей благодарны.
Она никогда не грустила долго и очень скоро начинала шутить:
— Вы, янки, умеете очень хорошо льстить. Все эти сладкие разговоры, хорошие манеры, а на деле вам всем нужно только одно.
Мы вставали и снова углублялись в парк. Мы шли по дорожкам, иногда принимались бегать друг за другом, но чаще пели. Молли правился мой голос, благослови ее Господь. Она была единственной женщиной в моей жизни, которая считала, что я умею петь. Хотя, может быть, она только так говорила, чтобы заставить меня петь американские песни, которые ей очень правились. А вот сама Молли действительно обладала изумительным голосом, свежим, чистым, звенящим. Мне особенно правилась одна песенка, и она часто тихо напевала ее, пока мы шли домой:
Каждое утро
С просыпающимися воробьями,
Настойчивый, как стрела,
Покидающая лук,
Он явится в ее сад
И будет петь под окном:
«Милая Молли О'Донахью,
Это тебя я прошу
Пойти со мной погулять...»
Но Молли и я поссорились из-за другой девушки и расстались, а Хохотун так и остался возле своей Хоуп.
Разрыв между Молли и мной произошел из-за Шейлы. Я встретил ее в автобусе, в котором мы с Хохотуном ехали в Сент-Кильду, курортное местечко в пригороде Мельбурна, совсем как Кони-Айленд, но не такое ослепительное и куда меньше похожее на большой кабак.
В конце маршрута автобус резко дернулся, и Шейла упала прямо мне на колени.
Я крепко прижал ее к себе и потребовал:
— Встаньте, пожалуйста.
— Я не могу встать, — смеясь, ответила она.
— Неужели вам не стыдно, — прошептал я ей в ухо. — Австралийские девушки чересчур прямолинейны и слишком торопятся.
— Пожалуйста, — попросила она, хихикая и стараясь повернуться, чтобы как следует рассмотреть меня, — позвольте мне встать.
— О чем она толкует? — Я недоуменно взглянул на Хохотуна. — Я должен ее отпустить? Пусть идет! Я ее не держу, не так ли?
— Ей тут нравится, — кивнул он.
Шейла одарила Хохотуна негодующим взглядом и слегка возвысила голос:
— Отпустите меня немедленно.
— Ладно, — легко согласился я, — но только если ты пойдешь со мной в Луна-парк.
— Хорошо, — сказала она, секунду подумав.
— Договорились. — Я отпустил девушку, и она немедленно встала на ноги.
Затем она познакомила нас с подругой, с которой вместе ехала, и мы отправились в Луна-парк вчетвером.
