пишет, сколько бы Федор ни спрашивал. Время от времени он в одиночестве ходил в
Café Francais читать газету. Единственные важные новости прибыли 26 мая, когда они узнали, что на жизнь Александра II снова покушались – на сей раз в Париже. К счастью, царя ранили легко, и имя несостоявшегося убийцы было не Полина.
Когда не было дождя, они отправлялись на прогулку и наслаждались медовым месяцем. Один-два раза ходили в тир, где Федор обнаружил себя метким стрелком, сняв девять из десяти мишеней. Посетили зоопарк, где львица беспокойно ходила по клетке, останавливаясь только чтобы удариться головой о стену. Федор гладил верблюдов. Лучше всего был музей, где они рассматривали картины, большая часть которых изображала религиозные сцены в плотском реализме европейской традиции. Оба были потрясены «Сикстинской Мадонной» Рафаэля. Близорукому Федору, чтобы рассмотреть картину, пришлось встать на стул. Ведь у Сикстинской Мадонны лицо фантастическое, лицо скорбной юродивой, вам это не бросилось в глаза? [368] При взгляде на нее у Федора зародилась идея новой художественной работы, мечты всечеловеческого обновления, идея вечной красоты, свет с прорезами тьмы, но и в солнце пятна! [369]
Они узнали, что в Петербурге начались формальные процедуры по вопросу долгов Федора Достоевского, что превращало их кратковременный отдых в бесконечный. Испробовали всевозможные блюда, предлагаемые в Дрездене, от языка до мороженого. Всё это время почти не расставались друг с другом. Федор сказал ей, что она – самое щедрое существо на земле, но лишь потому, что еще очень молода; вскоре она разглядит, что вышла замуж за беззубого старого грешника. Анна ответила, что в его словах нет ни крупицы правды, что она будет любить его вечно и останется самой счастливой женщиной на свете. После ужина ходили в сады, под руку бродили меж лип и каштанов, усыпанных розовыми цветами, бегали наперегонки к пристани на Эльбе, слушали концерты [370]. Федор купил новую коричневую шляпу и был невероятно рад, когда Анна отметила, что та ему идет. Каждую ночь он подолгу готовился ко сну, будто собираясь с духом перед путешествием, затем целовал ее и желал спокойной ночи – после чего они продолжали разговаривать, иногда часами. То было самое счастливое время дня для них обоих. Федор попросил Анну рассказать ему историю их любви, а когда она закончила, заявил, что любит ее в десять раз сильнее, чем когда они впервые встретились.
Беременность Анны была уже заметна. Говорят вот, детей иметь тяжело? Кто это говорит? Это счастье небесное! [371] Девочку решили назвать Соней, именем героини «Преступления и наказания» [372], а мальчика Мишей, в честь брата. Михаила не было уже три года, но Федор мог поклясться, что во время последнего его припадка тот стоял в дверях.
Они часто ругались и быстро мирились. Анна была столь же гордой и неуверенной в себе, как и Федор, отчего оба проявляли излишнюю чувствительность к мнимым обидам. Время от времени то один в раздражении убегал в парк, то другая отказывалась разговаривать, пока не услышит извинений; но никто из них не мог долго выносить неуверенность, и вскоре они выискивали повод нарушить тишину шуткой. Единственным постоянным источником конфликта был ежедневный поход на почту. Катков так и не выслал денег, Паше хватило наглости попросить денег у матери Анны, а призрак Полины реял над каждым письмом от неизвестного адресанта.
Было очевидно, что Анна знает о последнем письме Полины, которое было по отношению к ней весьма грубым. Однажды во время ссоры Анна заявила, что составляет весьма решительное послание «определенной персоне», которая ее сильно обидела, и Федор потребовал сообщить, кому, пока она молча писала за столом. В другой раз, когда Анна уходила купить конверты, Федор спросил, на какую именно почтовую станцию она направляется. Последовал ответ, что она не собирается перехватывать его письма, если речь об этом. Анна стояла у входной двери; он подскочил к ней с дрожащим подбородком и заявил, что она не имеет права вмешиваться, даже если он и изменяет ей. Она холодно ответила, что его дела ее не волнуют, но будь он с ней более открыт, ей бы не пришлось вести собственную затянувшуюся переписку. Он спросил, кто же посмел досаждать ей; она не сказала. В конце концов на почту отправились вдвоем. Достоевского ждало там одно письмо – от Каткова. Деньги были получены, и они наконец-то могли покинуть Дрезден.
Сначала планировали направиться в Женеву, где Федор принялся бы за свой новый роман, но по пути туда он хотел заехать в Баден-Баден. Соблазнительная мысль меня мучила: выиграю хоть 2000 франков лишних. Хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная: везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил [373]. В Гомбурге настоящая проблема крылась в том, что он приехал без Анны и постоянно отвлекался – возможно, будь они вместе, система снова заработала бы.
В это время года в Баден-Бадене было тихо, так как большинство туристов отправились на Парижскую выставку [374]. Молодожены заселились в роскошный отель Zum Goldenen Ritter в центре города, и Федор отошел поглядеть на столы казино. Я и до сих пор держусь убеждения, что в азартной игре, при полном спокойствии характера, при котором сохранилась бы вся тонкость ума и расчета, невозможно не одолеть грубость слепого случая и не выиграть [375]. К следующему дню он потерял значительную сумму, и они переехали в более скромную квартиру на окраине города с полной энтузиазма и бесполезной горничной. Новое жилье было значительно дешевле благодаря начинающемуся в 4 утра и не прекращающемуся ни на минуту стуку кузнечного молота по наковальне в комнате под ними. Всю ту ночь снилась мне рулетка, игра, золото, расчеты. Я всё что-то рассчитывал, будто бы за игорным столом, какую-то ставку, какой-то шанс, и это давило меня как кошмар всю ночь [376].
Утренняя тошнота Анны продолжилась и на следующий день; она без движения лежала на диване. Федор вышел купить ей мятных леденцов и клюквенного сока, а затем отнес пять из оставшихся у них 45 дукатов к игральному столу. Когда он проиграл их, то вернулся и взял еще десять, оставив их с 30 дукатами. Потеряв и их тоже, вернулся и грустно сел на краешек дивана, где спала Анна. Отбросил кошелек, который не принес ему ничего, кроме неудач. Пришла мне одна адская мысль: «А что, не занять ли в конце концов, после исповеди-то, денег?» Таким
