На протяжении всей официальной кампании он держался в высшей степени собранно, с полным самообладанием. Быть фаворитом гонки – дело рискованное: каждый неверный шаг может обойтись очень дорого. Перед знаменательным митингом в Бурже, завершающим аккордом кампании, Франсуа на три дня заперся в квартире на улице Коши.
Акилино Морель, его советник по связям с общественностью, человек в начищенных ботинках[32], претендовал на авторство текста речи в Бурже. На самом деле все было не так. Франсуа работал в столовой, повсюду разложив свои заметки. Весь пол был усыпан листками бумаги. Я укрылась в спальне, чтобы ему не мешать. И была на подхвате: время от времени он заходил ко мне и просил распечатать письма, приходившие ему на электронную почту. Сам он это делать не умел.
Каждый час я слушала радио. И понимала, насколько важное значение придается его речи. Комментаторы заявляли, что она в том числе будет посвящена и очень личным вопросам, которые прежде не обсуждались публично. Президентские выборы – это встреча политика с народом. Вечером я спросила, не позволит ли он мне прочесть его речь. Он протянул мне текст. Я прочла и не нашла ничего личного, ничего о нем самом, ничего о его жизни. Я дождалась момента, когда мы уляжемся спать, и, погасив свет, спросила в темноте:
– Почему ты не говоришь ничего о себе, о том, чем ты обязан своим родителям? Почему не говоришь, что любишь людей? Все будут разочарованы. Нужно добавить что-то о себе, о себе лично, этого от тебя ждут.
Франсуа что-то пробурчал еле слышно, поднялся и пошел работать. На следующий день он показал мне измененный вариант. Стало лучше, но еще недостаточно хорошо. Я вновь пошла на приступ. Он развил тему. Мне казалось, я, словно акушерка, помогаю ему произвести на свет самого себя. Всего несколько абзацев, сущий пустяк, но для журналистов – огромная разница.
Режиссер Джамель Бенсала снял фильм об избирательной кампании, который собирались показать участникам митинга в Бурже. Он хотел, чтобы мы его посмотрели. Франсуа ничего не хотел видеть и слышать, чтобы не отвлекаться от написания речи. Я попросила Джамеля подождать меня внизу. И посмотрела фильм на экране компьютера, сидя у него в машине. Он получился очень удачным, динамичным, в нем ощущался бешеный ритм избирательной кампании. Тем не менее, на мой взгляд, была одна проблема:
– Джамель, так нельзя. Нет ни одного кадра с Сеголен Руаяль. В этом будут обвинять меня.
– Это не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к ней. Это не документальный фильм на основе архивных материалов. Я специально решил не показывать ничего, кроме успехов, такова моя режиссерская воля.
– Но все накинутся на меня.
Я упорствовала, но он мне не поверил. Он не знал, что адская машина уже запущена: каждое слово, каждый поступок разбирают по косточкам и рассматривают с точки зрения нашего романа. Я как в воду глядела. Митинг в Бурже стал чистой победой, Франсуа был великолепен, производил сильное впечатление, и единственным облачком на этом сияющем небе стала оплошность с фильмом.
Оставив в стороне наши разногласия, я отчетливо представила себе, какую обиду почувствовала Сеголен Руаяль, гордая женщина и заметный политик, финалист последних президентских выборов, посмотрев этот фильм, в котором были показаны десятки тысяч ликующих активистов, но не упоминались ни она, ни ее избирательная кампания… Ее окружение и пресса единодушно обвинили в этом меня. Джамель Бенсала в качестве извинений прислал мне огромный букет цветов, однако средствам массовой информации поверили куда больше, чем оправданиям режиссера.
С этого эпизода начался новый сезон сериала “Олланд – Руаяль”. В самом начале кампании Франсуа дал мне слово не устраивать митингов совместно с Сеголен Руаяль, разве что она будет в составе группы лидеров Соцпартии. Однако открытая встреча двух претендентов на Елисейский дворец – бывшего и нынешнего – все же состоялась: видимо, того требовали пресса и политика.
Мы пережили несколько часов тяжелой коллективной истерии, к которой добавилась и моя. Мои чувства полностью соответствовали определению этого термина, данному в словаре: “Избыток неконтролируемых эмоций”. Я испытывала физические страдания, когда они стояли на сцене рука об руку, и при этом все остальные – и массмедиа, и партийные активисты – хотели видеть их вместе. Я ничего не могла с этим поделать.
Не успела я там появиться, как на меня наскочил какой-то журналист в сопровождении оператора и бросил мне в лицо:
– Что вы чувствуете теперь, когда чета Олланд снова воссоединилась?
Стало так больно, словно он ударил меня в челюсть со всего маху, безжалостно, бесстыдно. Я молча повернулась к нему спиной. На лице маска, внутри пожар. Со мной рядом в этот момент оказался другой журналист. До сих пор помню, как он растерянно посмотрел на меня и сказал:
– Теперь я понимаю, что вы переживаете.
Видя мое лихорадочное состояние, команда Франсуа предложила мне сопровождать его, когда он будет проходить через зал. Я сочла, что это нелепо и смешно, и отказалась. Закрылась в ложе и сидела в состоянии крайнего напряжения, пока Сеголен Руаяль произносила речь, а потом передавала эстафету Франсуа. Утром Франсуа твердо пообещал, что они не выйдут на сцену вместе, что станут вести себя как политики, а не как знаменитости в центре внимания… Разговор в ложе был трудным. Мы перешли на повышенные тона. Я слишком хорошо знала характер Сеголен Руаяль и понимала, что произойдет на самом деле. Несмотря на уговор, она вновь поднялась на сцену, и овацию устроили им обоим. Вполне предсказуемый ход! Она не могла отказаться от удачной возможности разделить с ним славу и утвердить свое превосходство. Я дошла до предела, мне вдруг почудилось, что люди никогда не будут считать нас с Франсуа супругами.
Вместе с ощущением, что меня уже нет, я уничтожена, у меня возникла одна мысль. Во время митинга в Бурже я пошла навстречу Сеголен Руаяль, но она, заметив меня, отвернулась. Ну нет так нет. Я знала, что она не подаст мне руки. И решила принудить ее. Дождалась, когда она вернется на свое место, подозвала несколько фотографов, направилась прямиком к ней и нанесла ей удар… в ее же стиле: ей пришлось пожать мне руку. Ребячество с моей стороны, ну и пусть. Но зато я была удовлетворена, к тому же нас запечатлели фотокамеры.
Эта сцена никому не прибавила славы, и мне, конечно, тоже. Не люблю терять контроль над своими чувствами. Мне неприятно, когда я на взводе и нервы натянуты как струны. Уже в который раз я осознала, как меня мучает неизменное двуличие Франсуа. Ему не удавалось урегулировать отношения между матерью своих детей и мной, он ничего не предпринимал ради моего душевного спокойствия. А у меня не осталось больше ни сил, ни уверенности в себе, чтобы ни на что не обращать внимания. Я поняла, что с тех пор, как эта история стала достоянием прессы и общественности, мы обречены ступать по раскаленным углям, постоянно испытывая тревогу и страх.
