Она подошла к окну. Рванула на себя створки. Задребезжало стекло. Полетели на пол желтые полоски поролона. В комнату ворвался весенний холодный воздух, до рассвета оставалось всего пару часов. Ни о чем не думая, а только желая дышать, двигаться, жить, Сашка взобралась на подоконник. Протиснулась в узкую раму. Примяла рассаду в цветочном ящике. Оттолкнулась – и взмыла.
Открылись звезды, подернутые тонким слоем кружевных облаков. Внизу открылись огни Торпы. Вытянувшись, как струна, Сашка пронеслась над черепичными крышами. Задела крылом старый флюгер. Выписала мертвую петлю и, спустившись ниже, понеслась почти над самой мостовой, легко уворачиваясь от деревьев и фонарных столбов.
Поднялась выше и зависла, развесив крылья, как геральдический орел. Здесь было полным-полно воздуха. Сашка видела и чувствовала его, как мерцающий мыльный пузырь, обнимающий полукруг горизонта. Она засмеялась; справа и слева, на краю поля зрения, появлялись и исчезали крылья цвета вороненой стали. Не те цыплячьи, которые так неудобно вытирать полотенцем. Два огромных крыла, каждое ростом с Сашку.
Она сложила их бездумно, как зонтик, и нырнула вниз.
Марина и Сергей Дяченко; роман «Vitanostra», 2007 г.* * *
Можно ли в наше время увидеть живого дракона? Можно ли летать самому?
Я расскажу вам.
Его первым воспоминанием был салют. Победный салют 9 мая 1945 года. Здравый смысл с дотошностью препода много раз пытались вдолбить в голову Сергея Дяченко, что такого просто не может быть, что трехнедельные дети (он родился 14 апреля 1945 года) не способны что-либо запомнить. На факт остается фактом – он помнил. Видит себя и сегодня на руках матери, рядом с отцом и старшей сестрой в парке Шевченко, в центре Киева. Собственно, лица родных не различить, а вот радужные небеса – ярко. И ощущение радости и счастья, которые он пронесет через всю жизнь.
Весна, деревья, цветы, цветы, цветы на земле и в воздухе – грандиозный, небывалый, нестерпимо прекрасный салют, залпы орудий и радость после четырех лет напряжения и горя, не сравнимая ни с чем радость тысяч и миллионов. Плакали, смеялись, обнимая знакомых и незнакомых, люди, одержавшие поистине великую победу, не смолкая гремела канонада, в небе расцветали рожденные пламенем цветы, маленький Сережа испугался залпов и заплакал на руках у мамы, но быстро успокоился, завороженный происходящим. Волны всеохватывающей радости проходили сквозь людей, отталкиваясь от домов и деревьев. Мальчик ощущал тепло материнского тела, рядом смеялись и плакали от счастья отец и старшая сестра. Слезы, смех, песни, объятия, – все слилось в единую мистерию красоты, закружив, подхватив и неся на волнах радости. «Личность человека формирует генетика и первые, импритинговые воспоминания, которые остаются у нас в подсознании. – говорит Сергей Сергеевич, – Я думаю, что это младенческое потрясение сыграло огромную роль в формировании моего характера. Не будь этого салюта Победы – я стал бы другим человеком».
Пройдут годы, и 12 апреля 1961 года учащийся девятого класса Сергей Дяченко вновь ощутит радость и народное ликование, когда все люди не по приказу партии и правительства, а по зову сердца разом выйдут на улицы, пересказывая друг другу новость о первом человеке в космосе. И это тоже импритинг, запечатление на всю жизнь – ощущение мощи науки, вступления в новую космическую эру, гордость за свою страну. За Победу.
Но вернемся к рождению нашего героя. Победа в войне одна на всех: для фронтовиков, рабочих, детей и взрослых, мужчин и женщин, для офицеров и рядовых, членов партии и беспартийных. Маленький Сергей не мог знать, чего стоила его семье война, как тяжело прокатились по родным предвоенные репрессии, но, должно быть, что-то такое все-таки чувствовал. Во всяком случае, знаки были повсюду, немало сохранилось их на теле его отца Дяченко Сергея Степановича, врача, профессора, знаменитого ученого-микробиолога. Перед войной Сергей Степанович был старшим научным сотрудником Киевского Санитарно-Бактериологического института. Но в 1938-м институт был практически в полном составе арестован по обвинению в подготовке бактериологической войны против СССР!
Отец ждал решения своей участи в Лукьяновской тюрьме, откуда ни он, ни его коллеги не чаяли уже выйти живыми. Подвергался пыткам, следы которых Сережа видел на его теле, не понимая, что это, и беззаботно тыча пальцем в зажившие раны, смеясь и не особо задумываясь над их происхождением. «Впоследствии этот период жизни был табуирован – никаких разговоров, воспоминаний. Может быть, отец таким образом хотел сохранить во мне веру в добро и справедливость социума, в котором мы жили… Но я видел на его теле глубокие шрамы – следы пыток, и помню, как темнело его лицо от моих бестактных расспросов».
Находясь в застенках, Сергей Степанович имел возможность писать в высшие органы власти, прося разобраться в происходящем, мог молить о снисхождении или благородно взять вину на себя, обелив таким образом своих сотрудников, но он выбрал самый неординарный путь, закидывая письмами Сталина и Калинина, направляя свои послания в правительство и стремясь достичь того, кто сподобился бы хоть вникнуть в суть происходящего. В своих письмах стоящий одной ногой в могиле опальный ученый Сергей Степанович Дяченко тщился донести до сведения руководства страны буквально следующее: он не признавал себя виновным и просил власть имущих об одном – дать ему закончить начатые опыты по борьбе с брюшным тифом, эпидемии которого свирепствовали во время первой мировой и гражданской войны. Ученый кричал из застенков – дайте мне продолжить исследования, это спасет тысячи людей, а если будет война, это спасет жизнь миллионам красноармейцев. Позже Сергей Сергеевич получит доступ к архиву КГБ, личному делу отца (номер 49829) и прочтет эти удивительные послания. Вот подлинные строки из письма Сталину:
«С момента ареста я категорически и настойчиво отрицал возведенную на меня провокацию, клевету и ложь. Но двенадцатый месяц я гибну без всякой вины в тюрьме. 12-й месяц гибнет ценнейший государственный материал по сыворотке. Ваше личное вмешательство … даст мне возможность дерзать науку, тщательно углублять полученные данные»
Сергей Сергеевич:
«Я читал в деле, как сотрудники отца признавались, что они диверсанты, как на перекрестном допросе сотрудник К. рассказывал, как он завербовал отца… И так день и ночь, месяцами. Но отец все выдержал, он был несгибаем и не утратил достоинства».
В конце концов случилось невозможное – железная позиция простого советского ученого заставила кого-то наверху обратить внимание на это дело. Меж тем в партийных кругах проходили перетасовки и изменения руководящего состава, менялись наркомы внутренних дел – Ежова сменил Берия, началась чистка. В результате следователя Краковского, который вел дело группы ученых-врачей, арестовали и расстреляли. Расстреляли и тех ученых, кто подписал «признание» о диверсиях. Но большинство же врачей вышли из застенков, как Иона из чрева кита!
