это время находился на вершине своего творческого пути, — особенно при его капризном характере. Но Сергей Павлович не знал страха, когда у него возникала идея, и взял на себя обязанность объявить эту новость. В конце концов Фокин поймет и, как великий артист, со временем почувствует, что для развития их искусства необходимо иметь нескольких разных сочинителей. Труднее было удовлетворить Фокину, имевшую на Фокина большое влияние. Фокина занимала видное положение в Русском балете и была великолепной танцовщицей в своем роде танца. Но, по словам Дягилева, ее влияние было причиной многих возникших недоразумений.
Создание «Синего Бога» и «Дафниса» требовало постоянного присутствия Дягилева в Париже, и он решил провести там большую часть лета. Эта идея понравилась Нижинскому, который хотел сочинить и окончательно доработать «Фавна» до начала осеннего турне, на которое Дягилев перед отъездом в Париж уже, как обычно, подписал контракты с Германией, Австро-Венгрией и Монте-Карло.
Держать труппу постоянно в сборе было невозможно, и Нижинский не считал, что это будет нужно даже на ранней стадии репетиций, но ему был нужен один артист, на котором он мог бы пробовать то, что сочинял. Дягилев потребовал, чтобы один из танцовщиков труппы, Александр Гаврилов, отказался от отпуска и остался в Париже.
Гаврилов был молод и полон энтузиазма. Он окончил Императорскую школу в 1910 году, а вскоре после этого оставил Мариинский театр и перешел к Дягилеву. Он уже очень много слышал о дягилевских артистах, а когда он встретился с Дягилевым, Фокиным и Вацлавом, их объединившиеся таланты открыли перед ним совершенно новые перспективы в танце. Он был рад остаться. Лето было омерзительно жарким; Нижинский уводил Гаврилова вниз, в кафе, которое находилось в цокольном этаже Шатле, и там за парой маленьких кружек пива с большим волнением объяснял Гаврилову, что именно он хочет, чтобы тот сделал.
Каждый день они работали над «Фавном» на самом верху пыльного старого театра Шатле, в репетиционной комнате. Кроме них там был только пианист. Даже Дягилев не был туда допущен. Там Нижинский сочинял, а Гаврилов был для него материалом, как глина для скульптора. Каждый отрывок балета Нижинский прорабатывал и снабжал указаниями, а Гаврилов изображал в движении. Нижинский показывал, Гаврилов подражал ему; и очень часто целые фразы бывали отвергнуты или полностью изменены, когда их исполняли в движении. Каждый день в течение двух месяцев они работали в жаре и скуке парижского лета. Иногда по вечерам они ездили вокруг озера в Булонском лесу, или обедали в «Шато де Мадрид», или же ездили в укромные места в лесах Сен-Клу и Медона, а порой навещали Мориса Равеля в Монфоре.
Наконец лето приблизилось к концу, и Нижинский вместе с Дягилевым уехал на их любимый Лидо, чтобы три недели как следует отдохнуть и расслабиться на свободе. «Фавн» был полностью готов. Теперь душа Нижинского наконец была спокойна. Однако он понимал, что, когда будет разучивать свое новое произведение с артистами труппы, при обучении возникнут очень большие трудности, поскольку для «Фавна» была необходима совершенно новая техника.
Дни шли один за другим, и в первой неделе октября они присоединились к труппе, которая собралась в Дрездене под началом Григорьева. Большинство артистов вернулись из России и привезли множество новостей о том, что происходило дома и как сильно им завидовали собратья-танцовщики.
Приехала Броня. Она провела лето в Санкт-Петербурге с матерью. Элеонора была здорова и счастлива успехом своих детей, но очень тосковала по Вацлаву. Она тихо жила одна в столице, в первый раз не тревожилась из-за денег и имела свободное время. Вацлав тотчас же устроил так, чтобы мать приехала к нему, и решил, что лучше всего ей будет присоединиться к труппе в Монте-Карло. Элеоноре понравится Ривьера, и там у него найдется больше времени, чтобы быть с ней.
Перед ними был длинный список городов, где их пригласили выступить, — Дрезден, Лейпциг, Прага, Вена, Будапешт; это до марта, когда они должны были приехать в Монте-Карло. Приехал маэстро Чекетти, загорелый и в прекрасном настроении после лета, проведенного в Италии. Его приветствовали с обычным воодушевлением; он был должен выслушать все отпускные рассказы всех артистов труппы и всегда делал это с охотой.
Однажды во время репетиции в Лейпциге стало известно, что Томаш Нижинский внезапно умер в Харькове от воспаления легких. Нижинский уже много лет не видел отца, и все же это был для него чувствительный удар: он всегда надеялся, что когда-нибудь они смогут быть вместе. Он принял эту новость спокойно. Когда артисты труппы, услышав ее, пришли к нему выразить сочувствие, Нижинский сидел в тускло освещенном зрительном зале и наблюдал за репетицией. Больм, у которого было несколько свободных минут, подошел к нему и выразил сожаление по поводу печального события. Нижинский поблагодарил его, взглянул вверх и улыбнулся. Больм был изумлен этим и решил, что Нижинский, должно быть, бессердечный человек. Только через много лет, когда началась долгая болезнь Вацлава, мы узнали, что эти характерные для него внешние отклики — улыбка при печальной новости и слезы от радости — могут означать именно перевернутость физиологических реакций.
В этом году берлинские выступления балета состоялись в оперном театре Кролл. Они прошли в праздничной атмосфере, Берлин оказался дружелюбным и умеющим ценить артистов. Главным покровителем труппы был сам кайзер. Директор Берлинских Императорских музеев сказал Сергею Павловичу, что как-то раз, когда на заседании кабинета министров обсуждались дела, касавшиеся музея, кайзер разговорился о танце и даже сам показал собравшимся министрам несколько шагов из своего любимого балета. А потом сказал так: «Господа, в этом Русском балете больше красоты, чем во всех наших музеях от подвала до крыши». И кайзер приказал директорам всех Императорских музеев пойти посмотреть балет.
Карсавина лишь ненадолго приезжала из Санкт-Петербурга, и Кшесинская тоже почти не выступала в этом турне. Броня ездила вместе с остальными танцовщицами, и обращались с ней так же, как с другими. Она выглядела неснастной и недовольной. Вацлав не хотел, чтобы она находилась на особом положении, чтобы не нарушать дисциплину в труппе, и считал, что, когда для нее настанет время быть абсолютной примой-балериной, она получит привилегии, положенные ей по званию.
Но некоторые замечания других танцовщиков и танцовщиц начали оставлять след в уме Брониславы Фоминичны. Почему Вацлав Фомич ездит не вместе с ней? Почему она не живет в тех же отелях «Палас», что ее брат? Почему она не сопровождает брата на различных приемах? Когда приглашали не только Карсавину и Вацлава, но и других артистов труппы, Броня, конечно, каждый
