Матвей Захарович показал на дом Блохиных. Покашливая, сплюнул на ступеньки крыльца.
Утром в село приехал полковник Каверзнев.
— Ну, где бандиты? Запевалин ругается на чем свет стоит.
— Скоро поймаем, идем по следу, — ответил я.
— Садитесь в машину, в лесу закусим и поговорим, — пробасил Каверзнев.
Я покосился на Каверзнева, а сам невольно потрогал почти пустой мешок за спиной.
— Что трясешь торбой, или все уже съели? — обратился ко мне Каверзнев с улыбкой.
— Да нет, есть кое-что.
— Ну ладно, ладно, поехали.
«Виллис» рванул с места, оставляя за собой столб пыли.
В кустах у поляны расположились на отдых. На расстеленных газетах появились банки со свиной тушенкой, галеты и фляжка со спиртом.
— Рацион надо уметь расходовать, — шутил Каверзнев. — По сто граммов каждому и не больше, а тебе, Кирюха, холодной воды, — обратился он к водителю.
Кирюха заморгал глазами, надул губы и скрылся за «виллисом».
— Обиделся! — закричал Каверзнев.
— Что мне обижаться, я водитель, в дорогу нельзя, еще милиция права отберет.
— Так где же бандиты? — обратился ко мне Каверзнев.
— Точных данных нет, есть только некоторые подозрения на Блохина. От армии он освобожден по болезни. Их трое. Двое нам не известны. Ходят и грабят, винтовку имеют. На днях магазин пытались ограбить, ружье у сторожа сломали и скрылись. Сторож приметил одного и показывает на Блохина.
— Так брать надо такую сволочь.
— Сейчас рано, надо все уточнить, а может, их нет дома, спугнем и все дело испортим.
— Сестру допросить!
— Думали и об этом. Она влюбилась в одного и может не выдать.
— Рисковать надо.
— Нет, Дмитрий Кириллович, немного надо повременить. Сегодня мы все проверим, а завтра можно брать.
Так и порешили.
Рассвет еще не начинался. Мы с Каверзневым встретились на опушке леса. В нашем распоряжении были веские данные.
Дом окружили. Калитка и ворота были на запорах. Я проник через соломенную крышу и незаметно спустился в сени. Без шума вытащил деревянный засов и положил на пол.
В дом вошли втроем.
Сестра Блохина, раскинув руки, в нательной рубашке спала на кровати. Старик — на печке.
Я осторожно взял Валентину за косы и приподнял голову. Увидев незнакомого, она пыталась закричать. Я пригрозил ей и зажал рот.
Около крыльца прогремело несколько выстрелов. Я выбежал на улицу, где шла беспорядочная стрельба из автоматов и пистолетов.
— Прекратите стрельбу! — закричал я. Вместе с Бычковым и верным его другом немецкой овчаркой Астрой вбежали во двор.
Винтовочные выстрелы не прекращались. Пули сверлили крышу, только видно было, как осыпалась солома.
Я и Бычков с Астрой быстро забрались на сеновал. Перед нами выросли две фигуры. Еще прогремел выстрел, и Астра с ревом скатилась вниз.
— Николай, граната! — крикнул я Бычкову, а сам подумал: «Конец».
Но в это время раздался выстрел из пистолета, и кисть руки, как отрубленная, вместе с лимонкой упала на сено.
Я перелистывал пожелтевшие бумаги, они не были похожи ни на какие другие. Все, о чем в них говорилось, относилось к прошлому. Редкостные коллекции наполнены не только бумагами, но и людьми. Людьми прошлого, хотя немногие из них живут и сейчас.
Давно отгремели залпы войны, а мы все открываем для себя героев. И пусть их подвиги менее заметны, чем подвиги Александра Матросова, и Зои Космодемьянской, мы не можем забыть их, потому что, умирая, они утверждали жизнь на земле и остались навечно с нами.
.Война подкатилась к Москве, пытаясь задушить ее щупальцами фашистских фронтов. Всем было тяжело — и российским солдатам и обездоленному крестьянину, у которого отобрали последний хлеб. Но не отобрали враги надежду, потому что ее нельзя отобрать у советского народа.
Немцы заняли и мое родное село. Спалили его дотла. Село Холм в действительности стоит на холме, с которого видно на десятки километров в округе. Но в эту зиму все застилал черный дым пожарищ. Немцев ждали с запада, а они появились с востока. Сначала в село ворвались тяжелые танки. Они с грохотом пронеслись по улицам, стреляя из пушек и пулеметов. Но когда фашисты убедились, что войска Красной Армии отступили, они вылезли из танков и врассыпную бросились по домам. Они тащили кур, гусей, тряпки — все, что попадало под руки. Потрошили и жарили награбленное прямо на улице, а потом — пили. Но это было началом грабежа.
Ушли танки, и пришла пехота. Вот эти были настоящими громилами. «С танкистами и летчиками можно было разговаривать, — рассказывала мне сестра, — а от этих ни днем, ни ночью покоя не было. Как пойдут, бывало, по хатам, все выгребут — картошины не оставят, не говоря уже о тряпках. Все меховые вещи на шарфы рвали. Вот ведь что делали».
Через несколько дней немцы решили выбрать местную власть и согнали всех в сельскую школу, где я когда-то учился. Согнали всех — стариков и старух не забыли.
— Ну вот, пришла и наша пора умирать, — говорили старухи.
Но немцы еще были уверены в том, что скоро будут в Москве, как обещал фюрер, — и не расстреливали. В это время они заигрывали с крестьянами, пытаясь обеспечить себе тыл. Они согнали в школу людей почти из двухсот домов.
Поставили стол — как и положено на собрании. Вот на сцене появился офицер с усиками и железным крестом на груди. В руке он держал тонкий свистящий хлыст, играя им как дирижерской палочкой. Некоторое время он молчал, окидывая презрительным взглядом сидящих впереди, потом поправил монокль.
— Будем выбирать старосту! — на ломаном русском языке сказал он и, помедлив, добавил: — Шефа.
Это слово было ему ближе. Очевидно, офицер успел поговорить с кем-то из односельчан, потому что он сразу предложил выбрать старостой Шумова.
— Мне кажется, этот подойдет, — сказал офицер.
Но Шумов всплеснул руками и стал отказываться:
— Да нешто я смогу. И стар я и неграмотный, да и в начальстве никогда не ходил, можно кого другого.
— Ничего, справишься, — сказал офицер. — А грамотея мы тебе дадим в заместители, грамотеем у тебя будет Иван Шкарин.
Шкарин не возражал, видимо, эта должность его устраивала. Молчали и остальные. Потом еще некоторое время офицер говорил что-то невнятное о великой немецкой победе, о гибели Советской власти, но его уже не слушали — крестьяне, видимо, обмозговывали создавшееся положение, и каждый думал о себе и своих близких.
И началась жизнь в неметчине. Дни казались длинными, ночи короткими, есть стало нечего. Словно собаки, рыскали немцы по дворам, вылавливали последних кур, а вместе с этим выслеживали партизан, солдат и офицеров, вышедших из окружения и прятавшихся по крестьянским хатам. Они их сразу пускали в расход.
