11 марта
Несколько дней депрессии. Бессмысленно прожитый год. По существу, ничего не написано, я утрачиваю оригинальность. Вернулись старые проблемы с кишечником, боли в печени, жуткие запоры, неприятности с простатой, робость, психологические проблемы — психика катастрофически зависит от тела: иногда это хорошо, а иногда плохо. В моем случае это очень плохо. Нужно искать работу на следующий год. Но я для этого и пальцем не пошевелил. Хочу плавать, но стою, поеживаясь, на берегу. Все университетские уезжают куда-нибудь на Пасху, я же не могу себе этого позволить. Когда мне говорят: «Не понимаю, как вы можете торчать все время в Пуатье», — не очень-то хочется отвечать: «Видите ли, у меня просто нет денег». В целом я не страдаю от своей бедности — просто здесь трудно жить на тридцать тысяч в месяц. Особенно когда, как я, изрядно переплачиваешь квартирной хозяйке. В среднем выходит пять тысяч франков в месяц. Хозяева (Малаперты) — самодовольные ограниченные люди, я их не люблю и презираю. Возможно, они это чувствуют. Во мне они видят дойную корову. Когда хозяйка болела, я не приносил ей цветы. Черт бы побрал всех малапертов в Пуатье! Дни бегут, а я ничего не делаю. Рисую глупые картинки, кручу любовь с Дж., уделяю минимум времени университетской работе и совсем не могу писать. У меня с полдюжины начатых и незаконченных вещей. Когда я их перечитываю, то впадаю в уныние. Все они без исключения самые заурядные.
Никак не могу согласиться с тем ужасным обстоятельством, что я всего лишь посредственность. Знаю это, но не решаюсь признать. Несколько дней я был абсолютно в этом уверен. Нет ни воли, ни настоятельной потребности писать. Написав несколько страниц, я чувствую усталость, меня охватывает скука. Существует своеобразная конкуренция между живописью и литературой. Я трачу часы на баловство с акварелью, хотя должен в это время писать.
Не знаю. Я растрачиваю впустую жизнь. Ни денег, ни амбиций.
13 марта
Джинетта. Мы все больше времени проводим вместе. Перестали поддразнивать друг друга — разве только чуть-чуть. Когда остаемся одни, сразу же воцаряется сердечность, euphorie[174]. Без нее я чувствую себя все более одиноким: ведь наша любовь — единственное, во что я еще верю. Даже в себя перестал. Только в нашем возникшем союзе есть смысл. Я не могу не критиковать ее внешность. Глаза не обманешь. Она страстная, сексуально привлекательная, но красивой ее не назовешь. Мне кажется, она быстро увянет, растолстеет, как все женщины, в жилах которых течет еврейская, южная кровь. Я представляю ее в разных ситуациях и в тех, где требуется изящество, элегантность — словом, шик, — она разочаровывает меня. В ней есть все то, что ценил Д.Г. Лоуренс: сердце, душа и пылкость, человечность, ум и, когда это требуется, простота, — качества крестьянского, а не аристократического клана. Но сидящему во мне эстету нужен налет аристократизма — осанка, манеры, породистая красота. В социальном плане брак с крестьянкой больно заденет меня, но по крайней мере я буду стыдиться своего снобизма. (Теоретически мне плевать на классовые различия. Для меня существуют только три класса: мудрецы, к которым я причисляю не только собственно мудрецов, но и просто умных, искренних, простых и образованных людей; интеллигенция, то есть умные и образованные люди, и «не интеллигенция», состоящая из глупых, примитивных (не исключено, что и злых) и невоспитанных людей. Вопрос о наследственности и благоприятных возможностях. Установление классовых различий по иным, кроме разума, отличиям представляется мне главной ошибкой в любой цивилизации. Утопия Платона — единственная. Даже по одной этой причине следовало бы жениться на Джинетте. Это пошло бы мне на пользу. Пришлось бы ограничивать себя и достичь определенного смирения, которого сейчас мне явно не хватает. Помогло бы избавиться от аристократического прожектерства. К примеру, только сегодня я воображал, как соблазняю принцессу Маргарет. Думаю, многим мужчинам такое приходило в голову. Ведь для холостяков встреча с принцессой должна казаться яркой возможностью порвать с монотонной, безрадостной жизнью. Но я привел исключительный пример этой тенденции. Хотел увидеть свое будущее в самом аристократическом (в эстетическом, социальном и художественном смысле) из миров. Дж. для меня могла бы стать своеобразной платформой, точкой отсчета. Отсюда можно было бы проводить новые исследования.
Все это навевает меланхолию. Бедность не позволяет думать об обладании Дж. по меньшей мере еще год. Помолвка тоже отпадает. Длительное, затяжное расставание, расстояние в сотни миль. И еще я боюсь ошибиться. Вдруг Дж. не та — единственная. Ведь она всего лишь первая любовь. Но сейчас все в моей жизни идет вкривь и вкось, и мне кажется, что с Дж., напротив, все пошло бы как по маслу. Нет, не то. Просто я интуитивно, бессознательно чувствую, что мне необходимо с кем-то жить, поделить себя. Я слишком отяжелел: мне не выдержать собственного веса. Образования, в широком смысле слова. Огромный, многообразный мир становится суккубом, когда поглощает созревшего юношу Большинство браков приходится на первые двадцать пять лет жизни, одна из причин заключается в том, что именно в это время молодые люди начинают ощущать в себе сокрушительное множество образов мира и чувствуют, что должны от этого избавиться. Они уже не могут в одиночку противостоять миру. Что-то в этом роде я чувствую сейчас. И для меня Дж. с ее душевной теплотой и сочувствием — оазис. То, что она француженка, значения не имеет. Я художник, многим обязан Франции и уважаю эту страну не меньше, чем родину. Во всяком случае, с Дж. мы хорошо ладим. И нас влечет друг к другу. На днях мы говорили о том, чтобы перейти к настоящей близости. Я признался, что хочу ее. Но она сопротивлялась. «Pour moi c’est une chose si serieuse. Je ne le pourrais pas»[175]. Признаться, при этих словах, несмотря на сильное желание, я почувствовал почти облегчение. Мы подолгу ласкаем друг друга. Но сложностей слишком много, и ее целомудрие меня восхищает. Ведь оно никак не связано с условностями. Мы все это обсуждаем. Просто она слишком высоко ставит чувство любви — то, что является главным в достойном человеке. А любовь и распутство не самое лучшее сочетание. Противостоять этому не значит быть сентиментальным. Я говорю так, зная, что у меня самого при определенных обстоятельствах не хватило бы воли сопротивляться распутству. Я не задумываясь завтра же стал бы спать с Дж., согласись она на это. Но ее отказ восхищает меня. И дело тут совсем не в браке. Брак — это узаконенное удобство. С точки зрения метафизической религии, где сильно духовное начало, подобное таинство так же нелепо, как крещение или конфирмация. Но в религиозном символизме есть своя истина. Не прелюбодействуй — замкнутый круг. Здесь присутствует все то же обдуманное и добровольное уважение к чувству любви. Существует два пути к обретению любви — во-первых, через опыт, когда после множества любовных приключений наконец останавливаешься на наиболее пикантном и многообещающем варианте. Но такой союз рискует подвергнуться новому преобразованию — ведь тут экспериментальный подход к любви. Существует и второй путь, когда дар девства сохраняешь до дня, когда навсегда вверяешь себя другому человеку. И не только этот дар, но и все предыдущее воздержание. По-своему это более отважный поступок, чем жить безнравственно. Безнравственность уже утратила былой шик — это все равно что класть все яйца в одну корзину.
