Она уже хорошо усвоила неписаные аэродромные правила: знала, когда надо оставить мужчин у самолета одних, как подойти к машине, вернувшейся раненой из боя, научилась пропускать мимо ушей случайно сорвавшееся у кого-то с языка в горячке работы соленое слово, сдерживать эмоции, а в героическом видеть обычное…
Высокопарных слов авиаторы не терпели, относились к ним иронически. И несмотря на то, что на стоянках самолетов и в батальоне обеспечения не было равнодушных к вылету людей в бой, взволнованность никогда не выплескивалась наружу, дабы не встретить охлаждающего взгляда, жеста или слова.
"Надо же, опростоволосилась-то как! Если капитан видел, то обязательно сделает замечание. Только бы одной, чтобы другие не слышали… Он же у нас умничка: отругает, но не обидит". Ей было стыдно, будто сделала что-то нехорошее.
Боевая машина командира эскадрильи была в другом звене ― это и огорчало, и радовало Любу: она все больше и больше волновалась за его жизнь. Ей хотелось быть рядом с ним, но одновременно она и боялась этого, потому что командир, хотя и полушуткой, не раз говорил девушкам, что прежде всего они ― солдаты на войне. А как-то, специально оставшись с ними наедине, просто и доверительно сказал, что ему по возрасту и жизненному опыту, наверное, рано учить девчат, как надо вести себя в мужском коллективе, но он очень просит их помнить об эскадрилье и думать о том, что всем им надо рассчитывать на жизнь до ста лет, поэтому торопиться некуда. Она хорошо запомнила и другие его слова: "Вы ведь не только оружейницы. Вы ― девушки, хотя и делаете на войне тяжелейшую мужскую работу. Я вам не столько командир, сколько старший брат. И если кому-нибудь из вас станет плохо, знайте: всем нам, летчикам, будет больно. Берегите себя. На земле сейчас и так много горя".
А потом вдруг извинился и, не попрощавшись с ними, ушел.
В тот вечер девчата были молчаливей обычного. Слова командира не вспоминали вслух, но думали о них все. Может быть, с того разговора Люба стала видеть в Сохатом не только командира. И чем больше его узнавала, тем сильнее влекло к нему. Но, встречаясь порой с капитаном, стеснялась, стушевывалась, спешила уйти. Старалась не попадать ему лишний раз на глаза, но не могла себя перебороть, все больше думала о нем.
Зная колкие язычки девичьей коммуны, Люба глубоко запрятала свои думы и переживания от подруг. И ей пока удавалось скрыть от них своего избранника, хотя девчата не раз спрашивали ее, кто ей больше всех нравится из ребят эскадрильи или полка. Им казалось странным, что для нее они все безразличны, просто товарищи по службе и не больше.
Люба смотрела на разбегающийся По-2 и не могла понять, почему так некрасиво взлетает ее командир. Ей было смешно. Самолет напоминал выпавшего из гнезда птенца, который еще не очень крепко держится на ногах, а уже пытается лететь.
"При встрече скажу капитану, что видела его странный взлет на По-2. Попрошу при этом не сердиться на мою глупость и объяснить причину. Тут уж сразу выяснится, видел или нет он мое размахивание тряпками".
Самолет убегал от нее все дальше и наконец прыгнул в воздух. "Улетел. Надо доделывать начатое, ― подумала она. ― Буду ждать, пока вернутся. Сразу и подойду, пока девчат и ребят нет". Но тут ей показалось, будто там, вверху, заглох мотор. Она задрала голову и посмотрела в небо: низко над голыми метлами деревьев и хатами разворачивался По-2, а потом круто повернулся и скрылся из виду. Люба вскочила с крыла на фюзеляж, на самое высокое его место впереди пилотской кабины, вытянулась столбиком вверх самолета не было видно. И тут она вспомнила, что впереди машины, когда та разворачивалась, она не видела привычного серебристого круга вращающегося пропеллера. Вместо него, только теперь она поняла, торчала черная палка неподвижный винт. "Значит, мотор не работал: капитан Сохатый и лейтенант Безуглый упали, может быть, уже погибли".
Любу обдало волной испуга. Она вскрикнула и не помня себя побежала к деревне. По осклизлой целине в теплых брюках, ватнике и кирзовых сапогах бежать было тяжело, сразу стало жарко, и она бросила ватник. Не хватало дыхания, но страх гнал вперед.
"Не опоздать! Успеть! Не опоздать!" ― сквозь слезы твердила девушка. Главным для нее сейчас было увидеть ― увидеть живого, пусть даже искалеченного, страдающего, и проводить в госпиталь; увидеть без прикрас, как есть, и сразу. В надежде быть первой, совсем запыхавшаяся, она выбралась из пограничного аэродромного овражка на деревенскую улицу. Но ее опередили: из-за домов наперерез ей бежали техники с механиками, те, что ушли на склады…
"Упали!"
Не зная, сколько еще бежать, Люба бросилась дальше, но через несколько десятков метров неожиданно наткнулась на людей. Она ткнулась в спины руками, надеясь пробраться вперед, но на нее никто не обратил ни малейшего внимания.
― Пустите! Чего же вы стоите! ― закричала Люба и со злостью, не видя лиц, начала бить этих людей по спинам, прокладывая себе дорогу вперед. Пустите же, наконец! Вы что, не понимаете?
Ей что-то говорили, пытались унять, но, убедившись в бесполезности увещеваний, расступились. В образовавшемся живом коридоре она сделала несколько шагов и увидела обломки самолета, а в них ― Сохатого. Не спуская с него глаз, увернувшись от широко расставленных рук Безуглого, Люба пробралась вплотную к кабине.
― Товарищ капитан! Иван Анисимович, как же вы? Вы по-настоящему живой? Целый? Ванечка, вылезайте скорее!…
От сумбура слов, от ощупывающих его рук Сохатый растерялся и никак не мог перебить этот ее полукрик-полуразговор и ответить что-то определенное. Перед его глазами мелькало испуганное, мокрое, расписанное слезными дорожками лицо девушки, но он никак не мог узнать ее и понять, откуда она тут взялась.
Изловчившись, он наконец поймал ее руки.
― Стоп! Что за паника?
Теперь, когда она стояла неподвижно, он узнал Любу. Спокойно, будто ничего и не произошло, заговорил:
― Люба, откуда вы тут взялись? И что за крик? Все хорошо. Только мне надо помочь выбраться из кабины, а для этого поднять бак с бензином, но это чисто мужская работа. Техники уже наготове и ждут, когда вы успокоитесь. Если нет возражений, вечером будем с вами танцевать. Мы с вами еще и не танцевали.
Говорил, а сам с удивлением смотрел на ее заплаканное, испуганно-радостное, покрытое бисеринками пота лицо и силился понять, почему она около него, а те, кто ему нужен сейчас прежде всего, ― стоят в стороне.
― Товарищ командир! Вы живы? Я так испугалась…
― Лю-ба! Не трусьте. Уже все позади. Отойдите в сторонку. Меня сейчас будут доставать из несуществующего корабля. А причину, если вам будет интересно, я потом объясню…
