— А это кто?
— Наш актер. Хочешь, познакомлю?
На Буслаева Высоцкий сходу насел: что да как, почему слова другие?
— А откуда ты взял, что другие?
— Да потому что эту песню я написал!
— A-а, тогда другое дело. Да я ее слышал в Ногинске, там так пели. А что ты вообще расстраиваешься? Чудак человек. Народ поет, прибавляет-убавляет, подумаешь? Ничего страшного. Значит, считает песню своей. Ik песню для кого писал? Для людей, чтобы они пели?..
— Чтобы слушали...
В театре понимали: на одном-двух спектаклях не продержаться. В лихорадке поиска подходящего литературного материала Юрий Петрович обратился к классике. Тем более близился юбилей Лермонтова. Так почему бы не взять «Героя нашего времени»? В союзники Любимов призвал своего старинного знакомого Николая Робертовича Эрдмана, удивительного драматурга, безупречному вкусу которого он полностью доверял. Инсценировка, по мнению Любимова, получилась просто замечательная, много интересных ходов было придумано. Обратился к артистам: давайте идеи' И он отбирал, отбирал, отбирал, вспоминал Валерий Золотухин, и Володя был очень активен в этом.
Но... Директор театра своими глазами видел, как Анатолий Эфрос, приглашенный на премьеру, в ужасе сбежал из зала прямо во время действия. С самого начала спектакль не задался. Актеры — народ суеверный, и когда в дебюте вдруг дал сбой, закапризничал и зарычал световой занавес — гордость молодого театра! — все решили: дурной знак
Однако роковой оказалась дата премьеры — 15 октября 1964 года.
Заметив за кулисами незнакомого человека, который о чем-то шушукался с Любимовым, Высоцкий спросил у Смехова (Веня знал тут всех и вся):
— Кто такой?
— Юра Карякин, журналист, — скороговоркой ответил Сме- хов. — Не волнуйся, хороший парень...
— А что он там «шефу» все шепчет, не понравилось?
— Да не в том дело. Хрущева сняли. Завтра в «Правде» будет.
— Фьюить! — не удержался Высоцкий. — Вот вам и «герой нашего времени»...
— В точку попал. Но «...в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья...», сам понимаешь...
— Слава богу, хоть не «английский шпион», — подключился к разговору кто-то рядом, из «старичков».
Тайный поклонник символизма Смехов тут же списал все на мистику, голос свыше: «Вот отчего рычал наш занавес, никак не давая двигать историю дальше-.». А Высоцкий неудачу лермонтовского спектакля объяснял проще: «Нам сказали: «Сделайте спектакль к юбилею, а мы вам — ремонт». Мы сделали спектакль к юбилею, нам сделали ремонт. Но крыша продолжала течь. Каков ремонт — таков был и спектакль».
Ему в «Герое...» досталась роль драгунского капитана, подзуживавшего Грушницкого к дуэли: «Не бойся, все вздор на свете!.. Натура — дура, судьба — индейка, а жизнь — копейка!» По общему мнению, даже в куцей сцене Владимиру удалось раскрыться, после чего в «Добром человеке...» он уже был не богом, а Летчиком, которого стал играть по очереди с Николаем Губенко.
«Герой...» быстро сошел с репертуара. Любимов сделал вывод: «Актеры просто были не готовы. И я был не готов как режиссер неопытный... Видимо, с молодой, неоперившейся труппой и с молодым, начинающим режиссером браться за такое произведение было нельзя...» Но все же с осени 1964 года о любимовском театре уже говорили как о состоявшемся коллективе. Счастливое стечение обстоятельств обусловило его появление в нужное время и в нужном месте. И позволило поэту Высоцкому победоносно воскликнуть:
Разломали старую Таганку —
Подчистую, всю, ко всем чертям!
Новая Таганка сразу заняла особое место в столичной театральной иерархии. Не первое и не последнее. Свое, отличное от других. В своем театре Любимов занимался тем, что было ему действительно интересно. По мнению Юрия Петровича, его театр стал местом, где люди дышали ворованным воздухом свободы. Он собирал вокруг себя людей, — не важно, зрителей, авторов или актеров, — которых волновало то же, что и его. Сюда, как в дом родной, потянулись молодые музыканты, художники, писатели, ученые с мировыми именами. Булат Окуджава говорил: «Я любил Таганку как клуб порядочных людей».
Стоило в Москве появиться чему-то оригинальному, свежему, авангардному, это обязательно оказывалось на Таганке. Алексей Козлов с «Арсеналом»? Зовем! Космонавты знают что-то новое об НЛО? Милости просим. У знаменитого детского доктора Станислава Дсшецкого возникли новые идеи о совершенствовании личности и месте человека в обществе? Ждем! Что уж говорить о поэтах, писателях, художниках?
Любимов, как и Высоцкий, был из породы мастеровых, все без исключения рассматривая с точки зрения практической пользы: как бы это приспособить к своим нуждам.
В «Новом мире» появилась интересная повесть Владимира Войновича «Хочу быть честным» — завлит Элла Левина тут же кладет голубенькую книжку журнала на рабочий стол шефа.
— Кто такой Войнович? — заинтересовался Высоцкий.
— Знаменитый поэт, — пошутила Левина. — Песенку про четырнадцать минут слышали? Ну, которые до старта остались... Это Володя Войнович написал. Работает где-то на радио, кажется. Юрий Петрович велел его срочно разыскать, пригласить. Может быть, что-то получится..
Скоро в репертуарном «портфеле» театра появилась инсценировка повести Войновича «Кем бы я мог стать». Режиссура была поручена Петру Фоменко, а главная роль — Владимиру Высоцкому. Еще шли репетиции, а в прессе уже промелькнуло сообщение о скорой премьере. В театре завздыхали: плохая примета. Предчувствия сбылись. Фоменко разочаровался в пьесе, и он под благовидным предлогом отошел в сторону. Спасать ситуацию кинулся сам автор. Но это уже не устраивало актеров. Высоцкий стал отлынивать, сетовал Войнович, правда, «время от времени мне звонил, говорил: «Знаете, я что-то плохо себя чувствую...»...В конце концов, я понял, что взялся не за свое дело».
Высоцкий по этому поводу не переживал. Он и без Войновича знал, кем он станет.
В театре уже начались репетиции композиции по книге Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Когда Юрий Петрович читал актерам сценарий, все, благоразумно изображая внимание и живой интерес, на самом деле пребывали в смущении. Суть сомнений уловил Вениамин Смехов: «Как ни прочен был сговор единомышленников-студийцев творить сценические эксперименты, однако привычка к драматургическим канонам была сильнее. Раз уж сказано «пьеса», так подайте действующих лиц и сквозной сюжет... И «друг нам выдают за готовую пьесу, а разрозненные эпизоды, сотни персонажей, хаос картин вне видимых связей меж собой...»
Юрий Петрович не собирался всем объяснять, как и кто его вызвал и вежливо предложил подумать над революционной ремой. Он себя оправдывал: «Считалось, что эти «Десять дней...» нельзя поставить в театре. А я думал: раз нельзя, надо попробовать!~ Нужно преодолеть артистов. Нужно преодолеть и привести к общему знаменателю художника, композитора. Я люблю синтетические дела. Значит, я должен все цеха свести... И стремиться к гармонии... Чтобы было не очень понятно, но все-таки красиво...»
