Утопия Кампанеллы — выражение плебейской оппозиции бесчеловечным формам классового гнета. В ней отразилась и сила их протеста против несправедливости и неравенства, и страстная мечта об ином, справедливом общественном строе, и одновременно их слабость и историческая обреченность.
Именно поэтому в коммунистической утопии Кампанеллы гневный протест против угнетения сочетается с надеждой на благодетельное вмешательство сверху, революционность калабрийского мятежника — с попыткой убедить сильных мира сего в необходимости желательных перемен, разоблачение макиавеллистского использования религии как орудия политического господства — со стремлением объединить человечество в «очищенном от злоупотреблений» христианстве, пропаганда науки — с проповедью «естественной религии», общность имуществ — с теократией.
Социальным происхождением Кампанелловой программы преобразований объясняются и многие существенные черты изображенного им идеального государства. Протестуя против буржуазного индивидуализма и себялюбия, Кампанелла в своем «Городе Солнца» последовательно подчиняет человеческую личность постоянному государственному контролю и руководству. Отвергая брак, основанный на происхождении и материальных интересах, он начисто забывает об индивидуальной любви и склонности, и описание брачных церемоний соляриев напоминает подчас инструкции по скотоводству: в нем нет ничего, что выходило бы за пределы заботы о получении здорового потомства. Обращая огромное внимание на общественный характер воспитания и образования, он вместе с тем всю повседневную жизнь граждан Солнечного Града регламентирует в соответствии с указаниями ученых-жрецов. Солярии не только «работают отрядами», но и спят и обедают только совместно, вся частная жизнь их согласуется с предписаниями правителей и велениями звезд. Кампанелла не забывает и об институте тайных соглядатаев, он печется о религиозном единстве и смертную казнь определяет за преступления против религии. Так в мечте о справедливом и разумном общественном устройстве проступают черты «казарменного социализма».
Социальной природой программы преобразований Томмазо Кампанеллы определилась и ее практическая неосуществимость: ни калабрийский заговор, ни апелляции к могущественным государям или церковной иерархии не увенчались успехом.
Но, оказавшись утопией для XVII столетия, коммунистический идеал Кампанеллы зажил самостоятельной жизнью в последующих веках. Утопическая мечта с ходом времени стала приобретать очертания политической программы. Научный социализм отбросил из нее то, что было в ней временного и вызванного специфическими обстоятельствами эпохи: теократическую форму государства, астрологические фантазии, идеал всемирной монархии, монастырско-казарменные черты в организации труда и быта граждан Города Солнца.
Но остались навеки прозрения калабрийского мятежника и пророка — о роли науки в общественной жизни, о просвещении народа, о прекращении войн и раздоров и всемирном единстве человечества, об упразднении частной собственности и эксплуатации людей, о справедливом и разумном устройстве человеческого общества. Все это передал и завещал грядущим векам автор «Города Солнца».
Томмазо Кампанелла
Философия, доказанная ощущениями
Публикуемый — впервые в переводе на русский язык — отрывок из «Предисловия» к «Философии, доказанной ощущениями» Т. Кампанеллы содержит провозглашение нового метода Кампанеллы в философии, противостоящего схоластической традиции. Перевод выполнен А. X. Горфункелем по изданию: Т. Campanella. Philosophia sensibus demonstrate. Napoli, 1591. При подготовке перевода использован итальянский перевод этого текста, осуществленный Л. Фирпо. L. Firpo. Il metodo nuovo (Praefatio alla Philosophia sensibus demonstrata) di Tommaso Campanella. Estratto dalla «Rivista di Filosofia», vol. XL, 1949. fasc. 2.
Предисловие
Не только присущая нам природа, но и религиозные и светские писатели, приводя многочисленные доводы и примеры, убеждают нас, что должно стремиться к истине и предпочитать ее самой жизни — даже тогда, когда она отвергнута всеми. Истина действительно такова, что, хотя бы и была она вопреки справедливости насильственно сокрыта, — по озарению божественной воли, от которой она исходит, внезапно вырывается из тьмы, и становится очевидной каждому, и всплывает на поверхность, оставляя все за собой. Так что те, кому удалось скрыть ее, если они совершали это из низких побуждений, оказываются разоблаченными как враги бога и людей и возбуждают великую ненависть, а если поступали так по неведению, вызывают всеобщее презрение.
Итак, коль скоро истина есть знание вещей, соразмерное чувствующей и мыслящей душе и происходящее от самих вещей, которые созданы, существуют и расположены высшим основателем Вселенной в том же порядке, в каком они должны быть познаны, — то из самих вещей, познанных нашими чувствами, должно извлечь все относящееся к их происхождению, количеству, формам, свойствам, аспектам и изменениям так, чтобы они были объявлены такими, каковы они в действительности, а не такими, какими пытается представить их наш разум, столь изменчивый из-за противоречивых суждений об изменчивых предметах и из-за затруднений, возникающих в самом мыслящем духе.
И я заключил, что природу вещей следует изучать на основании ощущения, которому она открывается непосредственно такой, какова она в действительности и какой пожелал создать ее бог. И я счел, что способность к познанию природы, конечно, свойственна человеческому разуму и только заглушена в нем, поскольку все вещи создал бог и взял на себя заботу обо всех вещах, и нет иного бога, кроме него.
Я пришел к этому выводу после того, как на протяжении целых пяти лет усердно занимался чтением книг древних философов, в особенности перипатетиков и платоников, а также и иных, какие только мог раздобыть, и не только не был ими удовлетворен, но и обнаружил, что они противоречат моему чувственному опыту. По этой причине я постоянно возбуждал в себе вражду со стороны учителей, под водительством которых совершал свои первые шаги, так как было очевидно, что я не собираюсь стать последователем аристотелевских догм (сами учителя мои с трудом понимали их, хотя и почитали непогрешимыми), и так как я отвращал с этого пути и своих соучеников.
Так, я признал, что чужие учения весьма далеки от истины. Я объяснял это тем, что наследники древних восприняли науки не через опыт собственных чувств, но уже выработанными древними и переданными от них потомкам соответственно их разумению. Так что науки оказались крайне запутанными, и лишь некоторые или немногие, и притом с великим трудом, едва оказались в состоянии овладеть ими целиком. А поэтому им казалось чем-то весьма значительным хотя бы воспринять науку от других людей и передать ее ученикам, а не извлечь се из самой природы, изучение которой представлялось столь малодоступным. Поэтому они, достигнув такого рода толкованиями почета среди людей, которые довольствовались чужим изложением, не обращаясь к текстам и не проверяя точность истолкований, уже не стремились к истине, а стали преданными последователями древних и усвоили чужие мнения. Они не обращались к исследованию природы вещей, а изучали только высказывания, и притом даже высказывания не самих философов, а только их толкователей.
