Оставшись затем втроем, мы постановили немедленно командировать Панкова в Киев за покупкой литературы, столь необходимой сейчас, и за приобретением канцелярских принадлежностей, в частности шапирографа, на котором будем печатать статьи, воззвания, лекции.
Утверждать протокол общего собрания должен начальник дивизии, от него же зависит разрешение освободить от прямых обязанностей в своих частях избранных в комитет членов.
Музеус протокол утвердил. После этого я обратился к заведующему административной частью дивизии с просьбой дать комитету отдельную хату, в которой попутно буду квартировать и я.
На окраине деревни, километрах в полутора от штаба дивизии, хату отвели.
Всюду усиленно готовятся к наступлению. В штабе дивизии, куда я хожу ежедневно справляться о письмах, происходит совещание высших штабных офицеров, приезжающих из штаба корпуса и соседних дивизионных штабов. День наступления определен точно: 18 июня. Наступает стоящая левее нас дивизия 8-го корпуса, которой ставится задача взять станцию Зборов и после прорыва австрийских позиций закрепиться на указанной станции. Дальнейшее развитие наступления возлагается на Финляндскую дивизию, пока сосредоточенную на ст. Езерно, и гвардейскую дивизию, расположенную тоже вблизи Езерно. 3-я дивизия, т. е. наша, должна оказывать содействие наступающим дивизиям путем мелких демонстративных атак на своем участке.
В общем наступлении крупного участия наша дивизия не принимает.
В полках усиленно дебатируется вопрос об этом наступлении. В 12-м полку заколебались — итти или не итти. Туда лично поехал Музеус, председатель дивизионного комитета Спудре, председатель корпусного комитета Федоров и ряд других лиц. После долгого митинга, на котором доказывали обязательность при оборонной войне вести наступательные действия, 12-й полк принял резолюцию о переходе в наступление.
Дня за два до ожидаемого наступления я поехал на позицию 11-го полка, чтобы повидаться с товарищами. Подъезжая к позиции, я встретил группу в четыре-пять человек, идущих в одних кальсонах и нательных рубашках, без сапог, фуражек и гимнастерок. Эту группу сопровождал конвой из двух вооруженных солдат.
— Кого это вы ведете? — спросил я. — Шпионов, что ли?
— Никак нет, господин поручик, это солдаты, отказывающиеся итти в наступление.
— Почему же вы их раздели?
— По приказу: все, кто против наступлении, должен быть немедленно раздет и в голом виде отправлен в штаб дивизии.
— Однако вы их ведете не в голом виде, оставили кальсоны.
— Да неудобно все же, господин поручик, совсем голых-то вести.
Зашел в 10-ю роту к Соколову.
— А, комитетчик, — иронически приветствовал он меня. — Присосался, вместо того, чтобы сидеть в окопах и итти в наступление.
— Разве вы против наступления?
— А кому охота наступать-то? — осторожно оглянулся Соколов по сторонам. — Когда в штабах сидишь, ратуешь за всякие наступления, а здесь, когда тебя каждую минуту пулей или снарядом того гляди ахнет, не очень-то захочешь. Мы вот брататься думаем.
— Поздно, на днях наступать.
— Слышал, да только мы-то не наступаем, мы будем спокойно сидеть в своих окопах.
— Вряд ли долго посидеть придется, если слева будут взяты позиции, то естественно и вам придется итти вперед.
— Ну, тогда все-таки легче будет.
Прошел по ротам в окопах. Поговорил с солдатами, бегло рассказал им об отношении Крестьянского съезда к войне и к аграрному вопросу.
— Будете в резерве, сделаю вам подробный доклад, а здесь на позиции трудно.
Возвращаясь обратно к штабу дивизии, я заметил на участке правее 12-го полка большое оживление перед окопами. Люди ходили совершенно свободно около проволочных заграждений.
«Что это? Очередное братание по-видимому?» — подумал я.
Подошел поближе. Большая группа солдат на довольно большом участке, на протяжении с четверть километра, выступила из окопов, подошла к проволочным заграждениям. Австрийские солдаты в свою очередь выступили из своих окопов и остановились у своих проволочных заграждений. И те и другие без винтовок.
Не прошло и пяти минут, как над группой беседующих через проволоку людей разорвалось несколько очередей шрапнельных снарядов. В ответ через минуту над моей головой пролетело несколько снарядов, направленных австрийцами на русскую батарею.
Не дают брататься!
* * *
Дивизионные организации получили извещение, что в Езерно прибывает министр председатель Керенский, и предлагается командировать своих представителей. От дивизионного комитета выехал Спудре, от крестьянского совета — я.
Часов в десять утра мы были в Езерно. На станции стоит шикарный поезд. Вокруг станции построено большое количество частей 8-го корпуса, а также представителей других корпусов и дивизий, которым предназначено в ближайшие дни наступать на австрийские позиции.
Около одиннадцати часов из вагона в сопровождении многочисленной свиты, состоящей из штабных офицеров, груди коих украшены аксельбантами, быстрой нервной походкой вышел Керенский. Я видел его впервые. Сухощавый, среднего роста, одна рука заложена за борт пиджака-френча, стриженный под бобрик, с актерским лицом, он, сойдя со ступеньки вагона, отрывисто бросил:
— Здравствуйте, товарищи!
Выстроившиеся части недружно прокричали:
— Здравствуйте, тов. министр!
Другие:
— Здравствуйте, тов. председатель!
Третьи:
— Здравствуйте, тов. Керенский!
Керенский сделал несколько быстрых шагов по платформе, затем обратился с речью к выстроенным солдатам:
— Свободная Россия, — начал он пронзительным фальцетом, — может быть только тогда свободной, когда расправится с внешним врагом. Временное правительство, поставленное властью революции для обеспечения свободы Российскому государству, должно в единении с союзниками успешно закончить войну. Честный и справедливый мир на основе равноправия народов может быть заключен только в том случае, если мы в полном единении с союзниками распорядимся с основным врагом свободного Российского государства — немцами.
Я меньше слушал Керенского, чем смотрел на его внешность. Быстрая жестикуляция, метание из стороны в сторону, усиливающийся с каждым словом пафос — горячо и взбудораженно действовали на толпу.
Солдатская масса видела в Керенском вождя революции, министра, ведущего огромную страну к новому строю, героя, который своими подвигами поверг в пучину старый строй.
Чем дальше говорил Керенский, тем более зажигались солдаты и после его речи, законченной словами:
