Нас не всегда встречали дружескими взглядами, на которые мы надеялись: ведь у нас и у них был общий враг. Польские военные власти в освобожденных районах Варшавы тоже не торопились публично определить свое отношение к вопросу возвращения нам наших прав.
Евреи в дни восстания были охвачены внутренним душевным смятением: естественная для каждого человека радость освобождения от власти оккупантов переплеталась с горечью чудом уцелевшего еврея, сына уничтоженного народа.
Хотелось шагать по освобожденной земле навстречу власти, вышедшей из подполья, но какой-то внутренний голос приковывал нас к месту, приказывая не высовывать носа на улицу и даже не бежать в убежище во время бомбежки: а вдруг все еще вернется на "круги своя" и преждевременное раскрытие нашего убежища лишь повредит нам.
Сердце жаждало радости, участия в душевном подъеме тех дней. Хотелось стать частью этой восторженной массы, которая после пятилетней спячки вновь открыла глаза, подняла голову.
Но уцелевшие евреи разучились радоваться и смеяться, более того - они отвыкли уже свободно смотреть в глаза другого человека.
И в период восстания евреи выделились в отдельную группу. Поляки знали, за что они воюют. Евреи боролись не с меньшим мужеством, сознавая, что их война проиграна, что их братья не восстанут из небытия. Евреям придавала силу бороться и переносить свою боль и страдания лишь ненависть к немцам.
И только одно преимущество было у этих уцелевших евреев перед поляками: евреи чувствовали себя, как дома в этом пылающем море огня, в клубах дыма, в треске падающих стен и крыш. Не впервой нам бежать с места на место в поисках убежища, наталкиваясь на тела умирающих и погибших. Мы уже привыкли к этим поискам капли воды и крошки хлеба, привыкли смотреть смерти в глаза. Мы, прошедшие через все это в гетто, не были так потрясены новыми страданиями, как польское население Варшавы.
Евреев можно было видеть почти на всех баррикадах. В Армии Краевой и Армии Людовой - всюду евреи бились плечом к плечу с польскими солдатами. Евреи стояли на линии огня, строили укрепления, были связными, были офицерами и солдатами. Но большая часть этих евреев, разбросанных по позициям обеих польских армий, не открывала своей еврейской национальности, они записывались в польскую армию по документам, которыми пользовались на "арийской" стороне. Они скрывали свое еврейство "по привычке" и потому, что так было удобнее. Многие погибли в бою и были похоронены вместе с польскими товарищами по оружию во дворах, на улицах, на полях, и могильные плиты уже не расскажут, что под ними лежат евреи. Не мало единственных, уцелевших из больших семей евреев погибло затем под развалинами домов, и их хоронили вместе с поляками на временных кладбищах, не зная, кто они и откуда.
Когда вспыхнуло восстание, мы с Грайеком все еще прятались на Лешно, 27, и я пытался связаться с товарищами. И хотя улица наша была освобождена в первый же день без боя, но военные власти запретили людям выходить из домов, опасаясь обстрела из дальнобойных орудий. Хозяин наш тоже не выпускал нас за порог, пока не прояснится положение. Потому нам не удавалось использовать даже короткие передышки, чтобы добежать до дома No 18 на той же улице, где недавно поселились Ицхак и Цивья и где собрались наши товарищи по движению и по Еврейской Боевой Организации. Но на другой день Цивья и Ицхак пришли к нам.
Дух времени, конечно, наложил отпечаток на эту встречу: не пройдет и нескольких дней, как Варшава, а, быть может, и вся Польша, будут освобождены. Мы вырвались из-под надзора нашего хозяина и заторопились на Лешно, 18. Потом мы проделывали этот путь по несколько раз в день.
Наступил пятый день восстания. Возвращаясь, как обычно, домой, мы не узнали нашу улицу: сотни людей бежали в панике с детьми на руках и узлами на плечах. Люди бежали с другого конца улицы Лешно, с улиц Хлодна, Желязна, Огродова после того, как немцы вернулись, захватили снова здание суда на улице Лешно и начали атаку со стороны Вольской. Люди бежали в сторону Старого Мяста, где восставшие держались прочно. Трясущимися губами и глазами, полными страха, люди спрашивали нас:
"Откуда вы? Там безопасно? Горит? Стреляют?.." Залпы орудий и вспышки огня прерывали вопросы. До нас долетали лишь отдельные слова или обрывки фраз, когда мы вместе с другими бросались на землю или прижимались к стенам домов.
На улице Лешно, 27, мы не нашли ни живой души. Все вымерло. Опустели квартиры, пусто во дворе. Исчез и наш хозяин, бежал вместе с другими. Мы поторопились вернуться на улицу Лешно, 18, и остались вместе со своими товарищами.
К этому времени мы уже искали контакты с Армией Людовой, чтобы влиться в нее в качестве боевой единицы, представляющей Еврейскую Боевую Организацию. А пока на улице Лешно, 18, собралась довольно большая группа товарищей, которы решили не разлучаться ни при каких обстоятельствах и оставаться вместе в эти тяжелые дни. В группу входили: Цивья Любеткин, Ицхак Цукерман, Шалом Грайек, Марек Эдельман, Иосеф Сак, Сарра Бидерман (Крыся), Симха Ратанзер (Казик), Ирка, Марыся Файнмессер, Зигмунд Варман, Марыся Савицка, Мирка (две последние - польки), я и еще несколько товарищей. Решение принять участие в восстании не было результатом приказа, наоборот, каждый уговаривал товарища не лезть в огонь, ибо мы считали, что обязаны сберечь кого-нибудь из уцелевших в гетто: пусть останется живой свидетель уничтожения евреев. И хотя в принципе это было правильно, никому не хотелось оказаться избранным в "экспонаты" для истории в тот момент, когда поднялось восстание против немцев - наших смертельных врагов.
Когда нам удалось связаться с Армией Людовой, мы перебрались в Старе Място и присоединились к восставшим. На улице Лешно, 18, мы оставили только несколько девушек с заданием сберечь архивы еврейского подполья.
Еврейская Боевая Организация опубликовала во всех польских газетах обращение, подписанное Ицхаком Цукерманом. Мы призывали всех оставшихся в живых евреев влиться в ближайшие к их укрытиям боевые подразделения восставших, чтобы плечом к плечу с польским народом изгнать захватчиков с польской земли.
Члены Еврейской Боевой Организации в Старом городе были единственными евреями, влившимися в польскую повстанческую армию, как евреи и как еврейская боевая единица. Мы были вторым подразделением третьего взвода.
Командование Армии Людовой приветствовало создание еврейской боевой единицы и предоставило ей все права. Однако непосредственно в бой нас не посылали. Командование объясняло это так: нельзя подвергать опасности жизни уцелевших борцов гетто, наш долг сберечь их, если можно. Мы сумели оценить по достоинству этот аргумент командования Армии Людовой, однако не могли принять его. Мы рвались в бой, на баррикады, на позиции. После длительных переговоров мы добились своего. Нас послали на позицию на углу Мостовой и Рыбаки, которую занимали подразделения Армии Людовой и Армии Краевой.
