Идея «независимой Хунани» была не нова. Еще накануне Синьхайской революции 1911 года ее высказывал хунаньский революционер-демократ Ян Шоужэнь в брошюре «Новая Хунань». Этот общественный деятель настаивал на том, что свободная Хунань может стать образцом для всех других провинций Китая, которые, следуя по ее пути, в итоге объединятся на новых, федералистских, началах, приведя, таким образом, к возрождению китайской нации150. Программа независимости или, точнее, автономизации привлекала прежде всего националистически настроенных хунаньских интеллигентов и бизнесменов. К марксизму и большевизму она, разумеется, не имела ни малейшего отношения, зато хорошо вписывалась в традиции некоторых западноевропейских стран и Североамериканских Соединенных Штатов.
Воспринял ее Мао не сразу. В марте 1920 года он еще высказывал сомнения в возможности отделения Хунани. «Я просто не понимаю, — писал он своему учителю Ли Цзиньси, — что нам следует сделать, чтобы реформировать нашу провинцию Хунань в будущем. Ведь поскольку она находится внутри Китая, добиться независимости Хунани будет совсем не легко. Если, конечно, в будущем не изменится общая ситуация и мы не превратимся в нечто подобное Америке или Германии»151.
Вскоре, однако, он стал страстным приверженцем этой идеи. Он исходил из того, что «Китай — слишком огромен. Провинции сильно отличаются друг от друга психологически, по интересам, по уровню народной культуры… [В то же время] география Хунани и характер ее народа имеют свои великие ресурсы. Если они будут объединены в общенациональную организацию, их специфические сильные стороны будут не выявлены, и на пути их прогрессивного развития окажутся препятствия»152.
По словам одного из его биографов, Се Линсяо, Мао тогда часто говорил, что «если сравнить Китай с Германией, то Хунань — это Пруссия»153. При этом он, правда, забывал, что Германию объединил не прусский народ, а железная армия Бисмарка, и в своих расчетах апеллировал прежде всего к творческой энергии граждан родной провинции. «Если хунаньский народ, — указывал он, — сможет взять на себя инициативу сейчас, то за ним последуют провинции Шэньси, Фуцзянь, Сычуань и Аньхой, в которых существуют аналогичные условия. После чего, через десять или двадцать лет, они все смогут объединиться для того, чтобы решить ситуацию в целом во всей стране»154.
Он так верил тогда в креативные силы народа, что, как и в отрочестве, готов был признаться в любви ко всем знаменитым хунаньцам, вне зависимости от того, были ли они героями или тиранами. Ему очень хотелось создать в рамках провинции некую особую «хунаньскую цивилизацию» — общество свободных людей, которые сами управляли бы своей страной, без военного губернаторства и армии, развивая образование, промышленность и торговлю155. Сравнивал он Хунань и со Швейцарией, и с Японией156: «Я выступаю против „Великой Китайской Республики“ за „Республику Хунань“ …Для народа Хунани нет другого пути. Единственный выход для нас — это вести дело к самоопределению и самоуправлению, к созданию „Республики Хунань“ на территории Хунани. Я думал об этом вновь и вновь и пришел к выводу, что только таким путем мы сможем спасти Хунань, спасти Китай и встать плечом к плечу со всеми свободными нациями земли. Если же у народа Хунани не хватит решимости и смелости построить государство Хунань, то тогда у Хунани не будет уже никакой надежды»157. В качестве авангарда движения за независимость и демократизацию провинции он особенно рассчитывал на граждан провинциальной столицы. «Ответственность неизбежно ложится на плечи трехсоттысячного населения Чанши», — писал он158.
В июне 1920 года Мао изложил планы возрождения и реконструкции Хунани самому авторитетному для него человеку, Чэнь Дусю159. Тот жил тогда на территории французской концессии в небольшом, традиционно китайском кирпичном доме, в тихом переулке. Здесь же находилась и редакция его журнала «Синь циннянь». Что ответил ему Чэнь, неизвестно, но, скорее всего, он отнесся к наивным прожектам безо всякого интереса, иначе Мао Цзэдун не преминул бы упомянуть об этом в каком-нибудь из своих выступлений. Со своей стороны, Чэнь Дусю постарался наставить бывшего библиотекаря на «путь истинный». В этот раз он много беседовал с ним о марксизме. «Во время моей второй поездки в Шанхай, — вспоминал позже Мао, — я обсуждал с Чэнем марксистские книги, которые читал, и убеждения Чэня оказали на меня глубокое впечатление в этот, вероятно, критический период моей жизни»160.
Как раз тогда Чэнь Дусю занимался строительством первой в Китае большевистской ячейки. Непосредственную финансовую и идеологическую помощь ему оказывали советские коммунисты, члены Коммунистического Интернационала (Коминтерна). Эта организация, созданная по инициативе Ленина в марте 1919 года, для объединения и координации усилий всех радикальных революционных партий, стоявших на большевистских позициях, сочетала в себе многообразные функции. С одной стороны, это был штаб мировой революции, главный идейный и организационный центр мирового коммунистического движения, с другой — мощный разведывательный орган. Во главе Коминтерна стоял выборный Исполнительный комитет (ИККИ) со своим разветвленным бюрократическим аппаратом, в работе которого принимали участие не только советские, но и иностранные коммунисты. ИККИ размещался прямо напротив Кремля, по соседству с Манежем, на Сапожниковской площади (угол Воздвиженки и Моховой улицы). Отсюда в разные концы земного шара разъезжались представители Коминтерна, увозившие с собой инструкции, директивы, деньги и драгоценности, экспроприированные у российской аристократии и буржуазии. На эти деньги создавались коммунистические организации в Европе и Азии, в Африке и Америке, открывались подпольные типографии и партийные школы, их выплачивали бастующим рабочим и профессиональным революционерам. Лидеры большевиков — Ленин и Троцкий, Зиновьев и Сталин — не скупились на поддержку коммунистического движения за рубежами РСФСР. В первые годы Советской власти они связывали все надежды на построение социализма в отсталой России с победой пролетарской революции во всемирном масштабе. «Если смотреть во всемирно-историческом масштабе, — отмечал Ленин в марте 1918 года на VII экстренном съезде РКП(б), — то не подлежит никакому сомнению, что конечная победа нашей революции, если бы она осталась одинокой, если бы не было революционного движения в других странах, была бы безнадежной»161.
Неудивительно, что их внимание привлек и Китай. Из Москвы до него, правда, в годы Гражданской войны, полыхавшей повсеместно в России, было не добраться, а потому весной 1920 года в Китай направили группу дальневосточных большевиков.
