Только на второй день под Тихоновкой зажали на дороге вражеский заслон в клещи и сразу четырем «тиграм» дали в лапы по факелу. Восемь пушек достались целехонькими. Бежали бравые гренадеры, — кто в лес, кто в овраг. Не ждали они удара с тыла. Радость в душе Ивана удвоилась, когда из села, потрясая оружием, стали высыпать наши бойцы:
— Спасибо за выручку, братцы! Мы выстояли! Дождались вас!
Выходила из окружения стрелковая дивизия, а за ней и гвардейская мотострелковая бригада.
Тут снова, откуда ни возьмись, появился Шершень. Окинул он взглядом вызволенных из кольца бойцов и выпалил:
— Что это вы за гривы да бороды отрастили? В попы, что ли, собрались?
— Побыл бы ты восемнадцать дней на горячем пятачке.
Усмехнулся, подбоченясь, Шершень.
— Я пять раз пережил такое. Когда слева припекало и справа было не холодно. — И растянул гармошку. — Трубочиста любила, сама чиста ходила.
«Загнул Шершень. А может быть, правду сказал? — подумал Козачук. — Да нет, видать, так оно и было. Артиллерист он что надо. Сам видел, как от его снаряда «фердинанд» вспыхнул. Все за гребень высотки прятался, одну только пушку выдвигал, а Шершень сманеврировал и как следует ему врезал. Вон как горит, долго еще полыхать да дымить будет».
А команда звучит:
— По машинам!
Держит отряд курс на Лысянку. И как ни сопротивляется фашистский гарнизон в селе, не может он устоять перед танковой атакой.
И снова марш-марш! Тридцать часов без сна и отдыха длится поход, но зато бой гремит уже на северо-западной окраине Звенигородки. Жалят из-за домов крупповские «шмели», бьют из сараев хорошо замаскированные «куницы», и неожиданно оживают стоящие на перекрестке улиц, покрытые белой краской «носороги», подстерегая свою добычу.
Штурм окраины отмечен четырьмя вмятинами на башне «Чапаева». Следом за КВ Козачука продвигается артиллерийский расчет Шершнева. До чего же слаженно работают хлопцы, руки так и летают. Ни один снаряд у них, как говорят батарейцы, не идет за «молоком». И десант на броне танка что надо, подобраны хлопцы один в один — орлы.
На центральную улицу Звенигородки выходит КВ Козачука. Летят вверх колеса от крупповских пушек, словно их какой-то невидимый жонглер крутит в воздухе. И команда звучит:
— Прекратить огонь!
Приподнял Иван крышку люка. Видит: из «тридцатьчетверки» выскакивает какой-то лейтенант, кричит:
— Свои! Свои!
— Встретились! — И пошли обнимать друг друга, ушанки и шлемы вверх подбрасывать да пританцовывать от радости.
После взятия Звенигородки Иван Козачук почти не выходит из боя. Шесть разбитых пушек, два «тигра» и один длинный, как стальной гроб, «фердинанд» на счету «Чапаева». Погода не балует танкистов. Днем мокрый снег вперемежку с дождем, а ночью обязательно крепчает мороз. И так свистит ветер, так гудит в оврагах, что вся степь будто уносится в белую беснующуюся мглу.
А сейчас в степи пригревает солнце. Теплынь и тишина. Только жаворонка в небе не хватает. Но разлив тепла не долговременный, уже начинают порхать в небе снежинки. И тишина может стать изменчивой... Через тридцать минут истекает срок ультиматума, предъявленного советским командованием окруженным гитлеровцам. Посматривает на часы Иван Козачук. Пятнадцать минут осталось... Десять... Пять... И не один Иван так внимательно следит за движением стрелок. В это солнечное утро все командармы, командиры корпусов и дивизий, все штабные офицеры не отрывают взгляда от циферблата.
А пока движутся к условному часу стрелки, между солдатами идет разговор:
— Все «колечко» навылет простреливается. Как ни крутись, оно ýже, ýже. Примет Штеммерман ультиматум. А не то фашистский дракон — кишки на телефон.
— Должны они образумиться. Условия наши мягкие. Офицерам после капитуляции ордена и медали разрешаем носить. Даже холодное оружие оставляем.
— А после войны на все четыре стороны, по своему желанию, куда хошь пятками сверкай. Вот оно как!
— Не мстить идем, а освобождать.
Козачук не вступал в разговор, но почему-то верил, что из-за бугров вот-вот появятся парламентеры с белыми флагами. Кольцо сузилось, куда тут денешься?!
Одиннадцать часов!
Тишина.
Минутная стрелка чуть шевельнулась, чуток продвинулась вперед, и стало ясно: капитуляция Штеммерманом отклонена, ультиматум не принят.
Удар батарей возвестил всему фронту: битва продолжается. Ураганный огонь! Шквальный! И сразу пошли на штурмовку ИЛы, появились над полем боя краснозвездные пикировщики. Вздрогнула, качнулась земля. Прокатился тяжелый гул по степи, и вдали над буграми вздыбился дым.
Во второй половине дня трижды ходил в атаку Козачук. Гусеницами раздавил минометную батарею. Серые опорные плиты походили на больших черепах. Казалось, они ползли к ближнему ручью и все никак не могли до него добраться. Противник с каждой атакой отходил на новый рубеж обороны. Кольцо сжималось все туже и туже.
В стели загулял порывистый ветер. Быстро подмораживало. Кусты и прошлогодние травы покрывал тонкий ледок, отчего они на закате солнца становились искристыми и звенели, словно стеклянные. Северный ветер принес колкие снежинки. Они густели, вихрились. Срывалась поземка, предвещая буран. Войска были приведены в наивысшую боевую готовность. Во все подразделения поступил приказ: «Усилить бдительность. Враг может в метель пойти на прорыв».
Небо! Оно с каждым порывом ветра становилось чугунно-серым, тяжелым. Сугробы вздыбились, зашипели. И налетевший буран принялся хлестать степь своим неистовым свистом.
Нет ни земли, ни неба. Все превратилось в степи в одну дико воющую, ревущую на все голоса белую морозную мглу. Стучат в приподнятую крышку стального люка мелкие, колючие градинки. Снег слепит глаза. Напрягает слух Иван Козачук. «Уж не ослышался ли в этом завывании бури? Кажется, где-то в снежных вихрях гудит мотор легкого самолета ПО-2. Вот тебе «кукурузник» и «огородник»! Но как он мог появиться в гуще такого бурана?! Летит... Летит... Кружит над Шендеровкой».
Ни вспышки ракеты, ни выстрела. Притаились гитлеровцы. «Ночник» сбросил осветительные, а потом и зажигательные бомбы. Вспыхнули костры. Очевидно, запылали грузовики. Батарейцы моментально использовали огни как ориентиры и ударили по врагу.
Но ответа не последовало. Враг молчал. Казалось, обстрел его мало беспокоил. Но то была хитрость. После артиллерийского налета гитлеровцы приводили в порядок расстроенные колонны войск, чтобы без единого выстрела как можно ближе подойти к советским позициям. Они поняли: никакой неожиданности в их действии не будет. Советские войска не дремлют, они наготове. И только ревущий буран, плотная белая мгла могут помочь окруженным дивизиям применить на узком участке фронта тактику «буйвола», вложить в удар всю последнюю силу и броситься на юг, на Лысянку, чтобы выскользнуть из кольца.
