В конце учитель обычно заявлял: «Ничего. Вы не виноваты в том, что не можете усидеть в классе тихо. Со временем вы этому научитесь». Мы злились, кидали в него карандаши, и он поспешно выходил за дверь.
После уроков все шли на обед, потом играли в футбол или настольный теннис. По ночам многих по-прежнему мучили кошмары. Одни просыпались с криками в холодном поту и били себя по голове, чтобы прогнать страшные образы, продолжавшие терзать бывших солдат не только во сне, но и наяву. Другие вскакивали среди ночи и бросались душить тех, кто лежал на соседней кровати. Их оттаскивали, но они продолжали бегать и метаться по дому, иногда выбегая на улицу. Из-за этих происшествий персоналу приходилось каждую ночь дежурить возле нас. Но, несмотря на постоянное присутствие сотрудников, почти каждое утро обнаруживалось, что несколько мальчишек прячутся в траве за футбольным полем. Мы не помнили, что было ночью и как мы туда попадали.
Через несколько месяцев я привык засыпать без снотворного. Но даже после этого я просыпался каждый час. Мне снилось, что безликий вооруженный боевик связал меня и приставил кривое лезвие ножа к моему горлу. Я даже чувствовал боль в шее, будто нож уже полоснул по ней. Посыпаясь в поту, я начинал брыкаться и пинать невидимого противника, выбегал на улицу, падал на футбольное поле, обхватывал руками колени и перекатывался вперед-назад. У меня никак не получалось вспомнить детство, как я ни старался. Впечатления войны перекрыли все, что было до этого. Надо было сломать барьер, прежде чем возродились бы хоть какие-то образы довоенной жизни.
Сезон дождей в Сьерра-Леоне начинается в мае и длится до октября, а самые сильные ливни идут в июле, августе и сентябре. Ранней весной повстанцы выбили наш гарнизон с базы, на которой меня призвали в армию и где я прошел подготовку. В перестрелке погиб Мориба. Мы не хоронили его, а оставили тело там, где беднягу настигла пуля: мой друг сидел, прислонившись к стене дома. Из его рта вытекала струйка крови. Уйдя из лагеря, мы почти не вспоминали о нем. Оплакивание мертвых не входило в привычку у тех, кто только и делал, что убивал других ради собственного выживания.
Мы долго скитались по лесу, пытаясь найти новый лагерь до сезона дождей. Но нам не удавалось ничего отыскать. Большинство окрестных деревень были сожжены либо нами же, либо другими отрядами армии или боевиками. Лейтенант был очень раздосадован и объявил, что мы будем бродить по джунглям без остановки, пока не найдем подходящее место.
Начались ливни. Сначала они были короткими, потом зарядили, не прекращаясь. Мы забирались в глубокую чащу и пытались прятаться под развесистыми кронами деревьев. Но листва их не могла сдержать обильные потоки воды. Так что мы неделями бродили по насквозь отсыревшему лесу.
Однажды утром под проливным дождем вдруг кто-то открыл по нам огонь. Мы забросали неприятеля гранатами, но от сырости они не взрывались. В результате нам пришлось отступить. Нас почти не преследовали, поэтому мы вскоре собрались с силами и решили, не откладывая, найти и атаковать нападавших. Лейтенант сказал: «Они приведут нас в свой лагерь», и мы двинулись вслед за врагом. Бой шел под струями дождя целый день. Тяжелые капли смывали кровь с листьев, и деревья оставались относительно «чистыми». Но под кустами лежало так много убитых, что мокрая почва была уже не в состоянии впитывать реки сочившейся из их тел крови. Багровые лужи стояли на поверхности, будто отторгаемые землей.
Ближе к вечеру повстанцы стали отходить. Убегая, они оставили умирать одного из раненых, которого мы подобрали. Лейтенант спросил его, где их база. Боевик не ответил. Кто-то из наших обвязал веревку вокруг его шеи и тащил за собой, пока мы гнались за неприятелем. От такой пытки несчастный, конечно, умер. Ночью враг прекратил отступление и начал отстреливаться. Как выяснилось, повстанцы почти дошли до лагеря и не хотели сдавать его нам.
– Применяем засадную тактику «кало-кало», – отдал приказ лейтенант. Наш отряд разделился на две группы. Первая открыла огонь, а потом притворилась, что отходит. Боевики ринулись следом, но тут попали в засаду, устроенную второй группой. Мы тихо вышли из-за кустов и напали на врага сзади. Такой тактический маневр мы повторяли несколько раз за ту ночь и нанесли неприятелю серьезный урон. Утром нам удалось наконец войти в деревню. Мы убили оставшихся боевиков, которые не хотели покидать лагерь, а восьмерых взяли в плен. Связав им руки и ноги, оставили их под дождем.
В домах горели очаги. Здесь было запасено много дров и провизии. Боевики хорошо подготовились к сезону дождей, но теперь плоды их трудов достались нам. Мы нашли какую-то одежду, с удовольствием переоделись в сухое и сели у огня, чтобы согреться и высушить обувь. Я сидел, сжимая автомат, и улыбался, радуясь теплу и крыше над головой. Но, вытянув ноги к очагу, увидел, что они очень бледные, а кожа начала гноиться.
Наслаждаться покоем пришлось недолго. Очень скоро боевики снова атаковали нас. Уж очень им не хотелось сдавать нам базовый лагерь. Услышав выстрелы, мы переглянулись, сердито перезарядили оружие и пошли отражать новый натиск повстанцев. Перестрелка длилась всю ночь и весь следующий день. Ни одна сторона не хотела оставить деревню другой, но в конце концов мы уничтожили почти всех нападавших и взяли еще нескольких пленных. Остатки отряда ретировались в холодные и сырые джунгли. Нас так разъярило упорство неприятеля, что мы не застрелили тех, кто попал к нам в руки, а решили изощренно наказать их. «Жалко тратить на них патроны», – заявил лейтенант. Он велел вручить им лопаты и заставил под дулом автоматов копать могилы. Мы сидели под навесами, курили марихуану и смотрели, как они возятся в грязи. Если кто-то замедлял движение, мы обстреливали его, целясь чуть в сторону, и пленный начинал шевелиться быстрее. Когда с этим было покончено, мы связали их и штыками перерезали сухожилия на ногах. Некоторые истошно кричали, и тогда мы смеялись и пинали их, чтобы они замолчали. Потом столкнули каждого в яму и стали забрасывать мокрой землей. Они испугались, почти каждый пытался встать, но мы продолжали закидывать их грязью. На особо буйных мы направляли автоматы, и те через некоторое время смирились и тихо лежали, с безнадежностью глядя на нас. Потом еще долго земля «ходила ходуном», слышались стоны, пленники пытались высвободить руки и вылезти из ям. Когда все стихло, мы ушли.
– По крайней мере, мы достойно похоронили их, – сказал кто-то, и все засмеялись. Я тоже улыбался, направляясь к очагу.
Сидя в тепле, я заметил, что у меня все тело в ссадинах и синяках. Их было множество – на спине, руках, ногах. Альхаджи помог мне перевязать некоторые раны и смазать синяки – у повстанцев было припасено много медикаментов. Я понял, что все эти травмы получил от пуль, которые пролетали рядом, едва задевая меня и не причиняя серьезного вреда. Мой организм был слишком накачан наркотиками, а боевой азарт был слишком велик, так что я не ведал ни страха, ни боли и не понимал, какой опасности ежедневно подвергаюсь. Помню, мы с Альхаджи считали, сколько же на мне синяков, и хохотали.
