«Здравствуйте, дорогие родители, я живу хорошо (?!) Воюю успешно, бью немцев на их собственной территории, недалеко то время, когда последние тысячи фашистов падут на колени и будут просить милости. Задачу выполним, этому обязывает наш исстрадавшийся народ, так обязывает пролитая кровь миллионов людей, тяжкий труд и пот наших братьев-каторжников в Германии. Посылаю вам справку о своем награждении правительственными наградами, полагаю, что она послужит делу моральной удовлетворенности и материальному обеспечению вашей жизни[3].
Вместе с тем на днях вышлю новый денежный аттестат на 1945–1946 гг. Хочу, чтобы труд, вложенный вами в наше воспитание, не пропал даром, чтобы старость была обеспеченной и спокойной.
23.03.1945 г. Германия.
С поклоном, Ваш сын Дронов».
Еще письмо от 12 февраля 1945 года из Польши:
«Радуюсь тому, что дети мои Вовочка и Верочка растут хорошими. Хочется их видеть.
Учите их верить в свои силы, самим решать вопросы, которые перед ними ставит жизнь, самим выходить из трудных положений. Учите труду. Это не значит, что детей можно предоставить самим себе, нет, обилие воздействий, при том влияний, непосильных детской психике, наоборот, подорвет их, воспитает чувство беспомощности, неуверенности и апатии.
Детям надо помогать осознавать жизнь, не водить за руку. Пусть сам идет. А уж если видишь, что не пройдет, то лучше направь окольным путем, но не води, еще раз повторяю, не води за руку. Детям нужно художественное воспитание, как взрослым любовь. Оно дает импульс, толчок к более глубокому восприятию окружающего. Женушка, вышли какие-либо свои фотокарточки. Какими стали дети, какой – ты сама. Если нет новой, вышли хоть прежнюю свою фотокарточку. Я прибавлю к ней 3–4 года военного времени, оккупационного режима и, как следствие этого, энное количество морщинок… представлю женушку в теперешнем виде».
Письмо А. Т. Дронова с фронта, февраль 1944
Вот открытка, на ее лицевой стороне девочка с медвежонком. Адрес: Дроновой Вере Александровне. К сожалению, военная цензура так похозяйничала, что многого не прочитаешь. Еще одна, на лицевой стороне парнишка с ружьем.
«Здравствуй, Вовочка. Ты, случайно, не похож на этого «сорвиголову»? Хороший хлопец? А если он еще и учится хорошо, то просто отличный парень. Вот таким и ты будь. Папа».
24 марта 1945 года.
Просмотрено военной цензурой № 05800.
Сохранилась открытка, адресованная детям. На лицевой стороне красивый пейзаж с разной мелкой живностью. «Здравствуйте, дорогие мои Вовочка и Верочка. Посмотрите на эти холмы, долины, цветы, кузнечиков, божьих коровок, скворцов, на природу. Сколько прелести в ней. Любите, изучайте, природа – это мудрость. Учитесь мудрости у природы. Ваш папочка».
Печать в/цензуры № 05977.
В том немногом, что уцелело из писем в конце войны, видна уверенность в победе, до нее недалеко, но до смерти ближе, чувствуется завещательная нота. Было от чего, немец сопротивлялся с отчаянием отрешенного, мы несли тяжелые утраты. Даже в таком маленьком коллективе воинов, как наш, именно в то время погибли командир третьей батареи Горбунов, командир первой батареи Огурцов. Многих товарищей потеряли в последних боях.
Меня миновала эта участь, может быть, потому, что в июне 1944 года был переведен в штаб полка на место убитого в бою помощника начальника штаба. Тоже не глубокий тыл, особенно для офицера с переднего края и взятого для дальнейшей службы на ПК, но это не боевые порядки батареи, тем более не огневые позиции самоходки. В штабе по тебе пушки, пулеметы, минометы, автоматы огонь не ведут, долетают лишь «слепые» снаряды, мины. Самое неприятное бомбы, но не то, не то, братцы штабисты! Тут я, как у Христа за пазухой. Кто всю войну обретался вдали от окопов, чувствовал себя везде, как рыба на сковородке, боялся и в штабе, и в тылу. Мораль: отведавшему, что такое пекло, огонь не страшен.
– Командиры батарей, в штаб. Подготовить матчасть и личный состав к длительному маршу.
Передислоцировали на берег Азовского моря, по данным разведки, сюда ожидается высадка десанта противника. Полк ввели в состав 9-й Краснодарской казачьей пластунской дивизии. Голый обрывистый берег, крутояр на семи ветрах, ни построек, ни деревьев, немцы разрушили, увезли на дзоты. Заосеняло, бушующее море с каждым днем свирепеет, свистящий, промозглый ветер находит везде, холодно, не спрячешься, не горит ни один очаг, нет топлива. Ни уюту, ни приюту. Спросил у старшего лейтенанта Илькова: «Ну как, ты волна моя, волна?» Молчит.
Капитан А. Т. Дронов, Украина, г. Станислав (Иваново-Франковск), 1945
Самоходки закопали в землю, замаскировали, под установками устроили убежища, углубив яму между гусеницами. Чем ближе к зиме, тем труднее, днем получше, ночью невтерпеж, занудились, набрыдла такая жизнь, негде обогреться, помыться. Вошь одолевает, пропаривание в бочках не всегда достигало цели. Где ногтем поскребешь, там и вошь. Самое надежное средство – промыть белье в бензине, но он на вес золота, на строгом учете. Девушки повадились, придут и передергивают плечиками, почесываются незаметно (для них самих). Приходилось выделять по половине ведра, в бензине производили дезинфекцию имущества, снимут с себя одежонку – и в ведро, сами в это время сидят в плащ-палатке телешом, в чем мать родила. Одна связистка удосужилась намочить горючим голову, бедная, как только вытерпела. Бензин на руки попадет, и то кожу сушит, ядовитый какой-то был, но вошь убивал отменно.
Плохо в наступлении, в обороне тоже не мед, особенно на голом возвышенном месте. Милое дело лес, в любую стужу, даже без огня, копай ровик, клади сосновые лапки, ложись, как на перину.
«Азовское стояние» затянулось. Наступил ноябрь, приближается праздник Великого Октября, надо и здесь, на голых морских берегах, отметить, отпраздновать 26-ю годовщину. За два дня до праздника замполит полка майор Мещеряков вызвал в свою землянку командиров батарей, тыловых подразделений и служб, спрашивает:
– Как думаете праздновать?
– Проведем собрание, объявлю благодарность тем, кто заслужил, споем, потанцуем, подготовим кое-какие номера. Днем 7-го проведем соревнование по стрельбе из личного оружия, – докладывает командир четвертой батареи Александр Храмченко.
– А как третья? – спрашивает старшего лейтенанта Горбунова.
– Да так, соберемся, поговорим… – мямлит Павлик.
