К выпускному вечеру я вернулся в Катеринополь. После выпуска все мои одноклассники разъехались поступать в вузы, один я болтался по райцентру, пропадал на речке, вечерами резался в волейбол во дворе райкома комсомола и ходил на посиделки. В конце июля меня снова вызвал Губанов.
— Тебя почему-то снова срочно вызывают в Киев, — сказал он. — Не знаю причину, но так просто вызывать не будут. Что-то есть.
Снова Киев. Принимает майор средних лет, седой, щеголеватый, в белой гимнастерке с милицейскими погонами (?!). «При чем тут милиция? — думаю я. — Уж не в милицию ли он собирается меня сватать? Не пойду! Лучше уж тогда в Ленинград! Во Фрунзенское! Только не в милицию!»
— Товарищ Мартынов, у нас проводится набор в школу оперативных переводчиков МГБ в Ленинграде. Учиться там два года, — говорит майор. — Мы вам хотим предложить туда поехать. Как вы на это смотрите?
— Положительно, — отвечаю я, не раздумывая. — Только я в иностранных языках не очень… (Тройка по немецкому.)
— Это не имеет никакого значения. Вы заполните еще вот эту анкету, фотографии ваши у нас уже имеются, медкомиссию вы прошли, поезжайте к себе домой и ждите нашего вызова. Вот вам бумага в бухгалтерию, там предъявите свой железнодорожный билет, и вам его оплатят туда и обратно.
— Только из-за этого вызывали?
— Да, только из-за этого, — отвечал он с улыбкой. — Это очень важно. Необходимо было заручиться вашим согласием лично.
И вот снова Катеринополь. Вернулись ребята-абитуриенты. Почти все поступили в вузы, в военные училища. Сказался высокий уровень преподавания в школе. Как-то после матча в волейбол подошел ко мне первый секретарь райкома комсомола Леня Снегур:
— Слушай, Мартынов, ты куда это там оформляешься, в какие-то сверхсекретные спецвойска, что ли? Нам, понимаешь, впервые пришлось писать такую характеристику! Ну хорошо мы тебя знаем как облупленного, да и все тут тебя знают, а то сиди ломай голову, что писать. Все бюро заседало. Составили мы тебе характеристику пo высшему классу. Куда хоть едешь-то, если не секрет?
— Спасибо, Леня. Не секрет. Поступаю в школу военных переводчиков в Ленинграде.
— Ну, счастливо тебе. Думаю, что у тебя это дело пойдет. Это как раз по тебе. Ты вон какой здоровый. — В глазах его светилась добрая зависть. Он пожал мне руку, сутулый, щупленький, больной туберкулезом Леня Снегур, который приехал к нам в район вскоре после окончания войны.
А вызова все не было и не было. Заходил к Губанову. Никаких новостей. Я уже начал было тревожиться. Все ребята уехали, а я болтаюсь по местечку как неприкаянный. Уже 24 августа, а Киев все молчит. Утром 25-то пришел посыльный от Губанова: завтра быть в Киеве в управлении кадров. Со всеми документами.
На следующий день утром я ехал в поезде, проходившем через станцию Звенигородку. Прямого поезда на Киев в то время не было. Пересадка на ставшей мне родной станции Цветково. Время пик: возвращаются с каникул студенты, курсанты военных училищ, школьники. Билет в Цветково закомпостировать не удалось. Нет мест. Пропустив несколько поездов на Киев, я отчаялся, и вдвоем с попутчиком-студентом мы решили ехать «зайцем», забравшись вначале на буфер вагона, а когда поезд тронулся, прошли в тамбур. Присев на корточки, я задремал. И совершенно напрасно. Пробуждение было не из приятных: надо мной стояли ревизоры — мужчина и женщина. Оба телосложения впечатляющего. Пути отхода отрезаны. Все мои объяснения, билет до Киева, который не удалось прокомпостировать, справка, вызов из Киева — все напрасно. Облегчив мой карман аж на целых 25 рублей (больше у меня не было), они ушли, сказав, чтобы я на первой же остановке убирался вон. Они как заводные рыскали без устали по поезду всю ночь напролет, мы то и дело прыгали из тамбура на буфер на ходу поезда. В конце концов нам это ужасно надоело, и мы, снова перейдя на буфер, по скобам залезли на крышу вагона. Мой попутчик-студент вскоре, стуча зубами от холода, спустился вниз, я же стоически встречал рассвет, распластавшись на округлой крыше вагона, ухватившись за грибок вытяжной трубы и дрожа от холода, напрасно пытаясь прикрыться от пронизывающего ветра своим дерматиновым портфельчиком с жареной курицей. Рассветало, когда проскочили Васильков, Белую Церковь, миновали Бровары. Показался Киев. Пора слезать с проклятой крыши.
В Управлении кадров МГБ получил воинское требование на проездной билет до Ленинграда. Встал на вокзале в очередь к воинским кассам и, зажатый в плотной горячей толпе военнослужащих, незаметно для себя уснул. Проснулся, когда толпа пододвинула меня вплотную к окошку. Портфельчик (уже без курицы), сжимаемый мертвой хваткой, я все еще, к счастью, держал в руке.
Ленинград. Поздний вечер. С Московского вокзала мы с Юрой П., с которым я познакомился в управлении кадров, направляемся на такси на Петроградскую сторону, где расположена наша школа. Идем с ним по неширокой, слабо освещенной улице под названием Пионерская. Ищем дом № 18.
— Где-то здесь, — говорит Юра, когда мы зашли за угол здания казарменного типа.
— Здесь ведь должна быть проходная, — сказал я.
В этот момент мы поравнялись с полуоткрытым зарешеченным окном и за тяжелой шторой увидели лампу с зеленым абажуром (такую лампу мы видели в кино в кабинете Сталина). В кресле, наполовину скрытый портьерой, сидел офицер в фуражке с синей тульей и красным околышем.
— Извините, товарищ капитан, — обратился Юра сквозь решетку окна. — Пионерская, 18, это здесь?
— Да, это здесь. Идите прямо по улице до проходной.
Вооруженный револьвером вахтер проверил наши документы. Через минуту подошел капитан с красной повязкой, с которым мы только что говорили через окно.
— Что-то вы поздновато, — сказал он. — Завтра уже экзамены. Столовая давно закрыта. Переночуете эту ночь в спортзале, а завтра после санпропускника получите койки в казарме. — И он проводил нас в небольшой спортзал, где на полу лежали борцовские маты, а вдоль стен стояли гимнастические снаряды.
— Давай располагаться, — говорит Юра, укладываясь на толстый, упругий, обитый дерматином мат.
— Эх, хорошо, — сказал я, потягиваясь.
— Хорошо-то хорошо, да только вот кишки марш играют. Жрать-то хочется. У тебя ничего не осталось?
— Еще в поезде последнюю корочку хлеба доели.
— А, черт! Пойду-ка я в гастроном, чего-нибудь куплю.
— Так уже около одиннадцати ночи.
— А он в двенадцать закрывается. Когда ехали, я видел, гастроном еще открыт. Надо было заскочить туда. — И он пошел к проходной.
Вскоре Юра вернулся с батоном и банкой шпрот.
— А что это за рыба? — спросил я.
