Жиркевич, юрист и литератор, долгое время друживший с Репиным, записал в дневнике 12 марта 1890 года: «Его семейная жизнь, как он мне ее рассказывает, сложилась ужасно. Дети его беспокоят, мучают, домашние дрязги волнуют. Он стал раздражительным, вспыльчивым. “Нет сил сосредоточиться на серьезной работе! Кончу ли я свои большие работы! А что-то говорит мне, что меня не надолго хватит. Мое несчастье в том, что я в каждый, самый пустой портрет вкладываю всю мою душу”».
Несколько ранее, 25 декабря 1888 года, Валентин Серов, проживший долгие годы в семье Репиных и знавший ее изнутри, отмечал в письме к художнику Остроухову, что «девочки, которые, собственно, взрослые, могли бы этим заняться (разливать чай. – Ю. Б.), но они пренебрегают решительно всем, что исходит от отца, чем огорчают его несказанно. Ему очень грустно и тяжело…».
И о жене Репина, Вере Алексеевне: «Я ее любил раньше и сокрушался об ней, но за последнее время перестал… нет во мне к ней ни симпатии, ни уважения».
Возможно, эти строки Серова вызваны коротким романом жены Репина с Перовым, сыном знаменитого художника. Кто знает, может быть, это был роман от отчаяния?.. Но так или иначе, обстановка в доме Репиных накалялась. Происходили грубые сцены, которые доводили супругов до исступления. Все это, естественно, самым пагубным образом отражалось на психике детей. Наконец все рухнуло. После какого-то бурного увлечения Репина жена потребовала полного разрыва. Старшие дочери остались у отца, младшие дети, Татьяна и Юрий, – с матерью.
По мере того как разваливался семейный очаг, Репин не оставлял надежды повстречать какую-то особенную женщину, горячо влюбиться в нее, найти в ней жену-друга, родственную душу для творческих устремлений. Вера на эту роль никак не подходила. Она не блистала ни умом, ни талантом и, что совсем уж было плохо, прохладно относилась к работе своего мужа, а Репину так хотелось, чтоб им восхищались и гордились!
После покупки Здравнева – имения в Белоруссии – Репин сделал попытку примирения. «Я опять живу с женой и всеми детьми, – писал он в письме Льву Толстому от 7 октября 1894 года, – слава Богу, помирились старики; пора доживать свой век благоразумнее. Я предложил ей через детей, не желает ли она ехать именно на лето – мне страшно не хотелось разлучаться с Юрой. Она согласилась, и с тех пор ничего, идет тихо и мирно».
Тишина была обманчивой. Затишье перед бурей. Не складывались у Репина и отношения с детьми. Старшая, Вера, его любимица, обладала несносным, деспотическим характером. Позднее, поселившись в «Пенатах», она повела себя хозяйкой и, по существу, разорила отцовское наследие, раздаривая и продавая за бесценок рисунки и драгоценные альбомы Репина.
Дочь Надежда тоже приносила отцу мало радости. Она была тяжело больна психически. Точно так же нездоров был и сын Юрий, ставший художником. Юрий женился на кухарке Репиных, и отец, тогда уже помещик и профессор, не смог простить такого неравного брака. Правда, внуков своих, названных претенциозно – Дий и Гай, он любил.
Итак, Репин испытал почти полный крах в семейной жизни, во взаимоотношениях с женой и взрослыми детьми. Характерно, что одно из писем к Юрию он подписал так: «Весьма обездоленный отец». Вполне вероятно, что подобная ситуация тоже толкала Репина, как говорят в народе, на сторону…
Одно время он увлекался своей талантливой ученицей Верой Веревкиной. Именно она изображена на «Портрете неизвестной» в Третьяковской галерее.
Но самый длительный и драматический роман был у Репина с Елизаветой Званцевой. Их знакомство произошло в ноябре 1888 года. Ее порекомендовал Репину художник Матэ как очень способную девушку, изъявившую желание поучиться у него живописи. Репин любил заниматься с одаренными учениками, вводить их в храм искусства, наблюдать, как они впитывают советы мастера.
В данном случае одним искусством дело, однако, не обошлось. Сохранилась пачка писем (74 письма), написанных Репиным Званцевой в период с осени 1888-го по осень 1903 года. В них – история пламенной любви художника к своей ученице, его страдания, восторги и надежды.
Встреча с Елизаветой Званцевой произошла после разрыва Репина с женой. Ему казалось, что вот наконец-то он нашел свой долгожданный идеал женщины, и он не смог воспротивиться нахлынувшему водопаду чувств. Страсть по-настоящему вскружила голову художнику.
Званцева пребывала в растерянности. С одной стороны, было, конечно, лестно чувствовать любовь к себе маститого мастера. Но, с другой стороны, ее пугала его страсть, высокий порог требовательности, строгие советы относительно занятий искусством и еще – а может быть, главное – возраст. Она была почти сверстницей его детей.
Отношения зашли в тупик, и Званцева вынуждена была сменить учителя: от Репина она перешла в мастерскую Чистякова. Но это мало что изменило: Репин как вулкан продолжал извергать лаву восторженных чувств:
«Как я Вас люблю! Боже мой, Боже, я никогда не воображал, что чувство мое к Вам вырастет до такой страсти. Я начинаю бояться за себя… Право, еще никогда в моей жизни, никогда никого я не любил так непозволительно, с таким самозабвением… Даже искусство отошло куда-то, и Вы, Вы – всякую секунду у меня на уме и в сердце. Везде Ваш образ. Ваш чудный, восхитительный облик, Ваша дивная фигура с божественно-тонкими, грациозными линиями и изящнейшими движениями!!! Как я прежде не видел всего этого? Удивляюсь, не понимаю! Как не мог видеть раньше Ваших душевных особенностей, Вашей нравственной красоты. Ваша душа так неподражаема, так изящна, в ней столько простоты, и правды, и глубины ума… Теперь я думаю – никогда, никогда не вырву я из своего сердца этого болезненно сладкого чувства к Вам, божественно-прекрасной. Ваш раб».
Если прочитать эти строки спокойно и аналитически, то нельзя не отметить неумеренную экзальтированность чувств и соответственно – стиля их выражения у Ильи Ефимовича. Но, увы, Репин был таким.
Он ищет встреч со Званцевой, ходит на выставки и концерты, чтобы только увидеть там стройную фигуру черноокой девушки с пышной копной темных волос. Кстати, портрет Званцевой – один из лучших женских портретов в творчестве Репина. Одухотворенное лицо, умный, чарующий взгляд, изящная пластичность. Все в ней дышит молодостью и красотой.
Стасов пришел в восторг от портрета Званцевой, и Репин сообщает «модели»: «…говорит, что это лучшее, что я до сих пор сделал. И какая красивая! Ах, какая славная, красивая, глаза с поволокой».
Портрет находился с Репиным, а Званцевой с ним не было, и это причиняло неимоверные страдания художнику.
